Судебное решение повергло австрийские власти в такой шок, от которого многие до сих пор не оправились, а простые австрийцы почувствовали себя осиротевшими и уверились в мысли, что у них «украли-таки национальную святыню». Американская же сторона, наоборот, ликовала по поводу восстановления справедливости и «возвращения сокровищ истинным хозяевам (американским наследникам) коллекции, украденной нацистами во время Второй мировой войны». Общая стоимость яблока раздора, начавшись с суммы в 150 миллионов долларов, очень быстро удвоилась.
Адели Блох-Бауэр, звезде скандала, было 26 лет, когда Густав Климт в 1907 году написал знаменитый «золотой портрет». Высокая, трепетная, гибкая, с пышной волной черных волос и тонкими чертами лица, она была исключительной моделью для Климта, яркого представителя венского модерна (югендстиля), но на самом деле придумавшего свой особый, неповторимый стиль, в котором орнаментальная декоративность и золотая витиеватость мозаики сочетались с плоским, стилизованным силуэтом и ритмичной линией. Ах, этот изысканный излом рук, ах, этот затягивающий омут глаз – мир предельно чувственный, накрывающий мощной эротикой как волной, и в то же время какой-то странный, отрешенный… Одна из знакомых Климта оставила такое свидетельство: «Сам он был похож на неуклюжего, не умеющего связать двух слов простолюдина. Но его руки были способны превращать женщин в драгоценные орхидеи, выплывающие из глубин волшебного сна». А еще говорят, что после огромного успеха, который имели картины Климта на Венецианской выставке 1910 года, самые известные европейские кутюрье бросились шить платья по фасонам, заимствованным у его женских портретов.
Адель красиво курила сигареты в длиннющем мундштуке и очень любила вращаться в среде художественной элиты. А посему устроила в своем венском доме-дворце салон, куда приглашались художники, писатели и артисты, регулярно бывали знаменитый композитор Рихард Штраус, вдова не менее знаменитого другого австрийского композитора Густава Малера – Альма Малер и неизменно – Густав Климт. Кстати, первой картиной, для которой Адель не один год позировала художнику, была «Юдифь и Олоферн» (1901). Потом, годы спустя, с той же натуры он написал «Юдифь II» (1909), ставшую еще одним климтовским шедевром.
Фердинанд Блох-Бауэр, супруг Адели, крупный австрийский сахарозаводчик и банкир, коллекционер и меценат, заказал Климту портреты своей красавицы-жены (ну, здесь особая любовно-коварно-детективная история по отъему собственной супруги у художника-соблазнителя) и купил их вместе с четырьмя его чудесными пейзажами. В 1936 году один из этих пейзажей Блох-Бауэр подарил венскому музею. Остальные пять работ находились в его особняке до того самого дня, когда их конфисковали нацисты. В 1925 году в возрасте 42 лет Адель заболела менингитом и умерла. Детей у нее не было. Перед смертью Адель попросила мужа передать, если, разумеется, он того сам пожелает, Австрийской национальной галерее картины, купленные им у Климта. Фердинанд ответил согласием, лишь оговорил, что сделает это позже, «когда настанет время». Похоронив жену, Фердинанд перевесил два ее портрета и пейзажи в специальную мемориальную комнату, которую приказал ежедневно украшать свежими цветами. Но в 1938 году Австрию аннексировали немцы, и сахарозаводчику-меценату пришлось спасаться бегством, бросив на произвол судьбы и бесценную коллекцию картин и антиквариата, и сахарный завод, и все свое огромное состояние. Он поселился в Чехословакии, а потом, когда немцами были захвачены Судеты, перебрался в Швейцарию. Оба его дома – в Вене и в Судетах – были конфискованы и разграблены.
В начале 1939 года группа нацистов и музейных чиновников собралась в венском доме Фердинанда Блох-Бауэра, чтобы произвести дележку ценностей. Знаменитая коллекция фарфора, насчитывавшая 400 единиц, была продана с молотка, некоторые предметы переехали на жительство в венские музеи. Часть картин австрийских мастеров XIX века перешла в собственность Адольфа Гитлера и Германа Геринга. Другие были закуплены для музея, который Гитлер планировал открыть в австрийском городе Линце. Эриху Фюреру, нацистскому адвокату, занимавшемуся ликвидацией состояния Блох-Бауэров, было позволено взять несколько картин себе… Австрийская художественная галерея также проявила интерес к картинам Климта и в конце концов получила три из них, включая портрет «Адель Блох-Бауэр». Один из пейзажей был приобретен венским магистратом, другой остался у Эриха Фюрера.
Фердинанд Блох-Бауэр умер в Швейцарии в ноябре 1945 года практически нищим, так и не получив обратно ничего из принадлежащего ему имущества и не сделав в завещании никаких специальных распоряжений (правовые акты, мотивированные нацистской идеологией, Австрия объявила недействительными только год спустя). Да и то, чем он мог тогда распоряжаться, все было разграблено, растащено.
Предсмертная просьба Адели так просьбой и осталась, решающей роли (на что уповала и ссылалась австрийская сторона) в последнем (американском) судебном разбирательстве она не сыграла. Юридически картины принадлежали Фердинанду.
В декабре 1937 года 21-летняя племянница Фердинанда Мария вышла замуж. Ее супругом стал младший брат австрийского короля мануфактуры Бернгарда Альтмана – Фриц Альтман. В качестве свадебного подарка Фердинанд преподнес племяннице бриллиантовое колье и серьги умершей жены. Ведь Мария приходилась родной племянницей также и Адели (ее сестра, мать Марии, была замужем за родным братом Фердинанда). Несколько месяцев спустя после свадьбы муж Марии попал в Дахау, а бриллиантовый комплект утонченной и изящной Адели Блох-Бауэр Герман Геринг подарил собственной жене (она даже как-то появилась в нем на публике).
Супругам Альтман волею обстоятельств удалось спастись, и в 1942 году они сумели перебраться в США. Конфискованный нацистами свадебный подарок вернулся к Марии Альтман в 1945 году. Позднее она сумела отобрать у австрийского правительства и некоторые предметы из коллекции фарфора Блох-Бауэров, и рисунки Климта, оцениваемые в миллион американских долларов. Возвращения пяти картин, среди которых был и портрет «Адель Блох-Бауэр», 92-летней племяннице пришлось ждать почти всю жизнь. Случилось это только благодаря закону о реституции, принятому в Австрии в 1998 году. Суть его в том, что наследники людей, пострадавших от фашистского режима (а в Австрии в большинстве своем это были, конечно, евреи), могли претендовать на возвращение любой их собственности, находящейся ныне в музеях и галереях страны. Следуя этому закону, Австрия вернула семейную коллекцию Ротшильдов стоимостью в 60 миллионов долларов. Потом настала очередь Блох-Бауэров.
Портрет Адели за 135 миллионов долларов купил Рональд Лаудер. Теперь «Woman in Gold» живет в его Новой галерее в Нью-Йорке (Museum For German And Austrian Art), и европейским любителям живописи Климта, для того чтобы увидеть оригинал, должно перелететь океан (насколько я помню, одним из условий сделки было то, что «Золотая Адель» так на приколе в этой галерее и останется).
Фелия Литвин: «Петь – значит жить»
Лучшие спектакли Метрополитен-оперы, так же как лучшие вокалисты, принимающие в них участие, всегда экстраординарны. Поэтому стоит ли удивляться, что сезон 2011–2012 годов прославленный американский театр открыл красивейшей оперой итальянского композитора Гаэтано Доницетти «Анна Болейн», в которой три главные партии были отданы представителям русской оперной школы – Анне Нетребко, Ильдару Абдразакову и Екатерине Губановой. Успех спектакля – это признают и критики, и рядовые зрители (во многих странах мира прямая трансляция оперы шла в кинотеатрах) – был ошеломляющим, а в этом году к мировому сообществу кинозрителей оперы присоединилась и Россия.
Участие русских артистов в проектах Метрополитен-оперы – явление сегодня уже настолько частое, что «русская линия» нуждается в каком-то более детальном ретроспективном анализе: а как все это начиналось?
Спросите любого небезразличного к оперному искусству человека, кто из русских певцов первым ступил на подмостки нью-йоркской Метрополитен-оперы, и в ответ, наверняка, услышите: «Федор Шаляпин». А еще более сведущие господа при этом уточнят: «Это было в ноябре 1907 года в опере «Фауст». И будут не правы. Потому что на самом деле первой на знаменитых американских подмостках появилась русская певица Фелия Литвин. И случилось это примечательное событие на десять лет раньше – в 1896 году. А дело было так: примадонна нью-йоркской Метрополитен-оперы, которая должна была петь партию Изольды в опере Вагнера «Тристан и Изольда», внезапно заболела, и директор театра Морис Грау, видимо с подачи братьев де Решке (Жан исполнял в спектакле партию Тристана, а Эдуард – короля Марка) предложил роль Валентины в опере «Гугеноты» Фелии Литвин.
Попадание оказалось стопроцентным: Литвин была именно что вагнеровской певицей, страстной почитательницей и исполнительницей его опер, она в полном смысле слова преклонялась перед композитором, идеально подходящим ей и по голосовым, и по внешним данным. Певица обожала вагнеровскую «божественную музыку, такую бурную, такую страстную, такую нежную, словно парящую в недосягаемых высотах, над незапятнанными снеговыми вершинами». Вот так и получилось, что вагнеровский спектакль с участием Фелии Литвин стал триумфом театра и навсегда вошел в анналы Мета.
По свидетельству современников, эта уроженка Санкт-Петербурга обладала феноменальным по силе и широте диапазона драматическим сопрано (две с половиной октавы с контральтовым регистром от нижнего соль до верхнего ре), пышной и статной фигурой и вполне сносным для примадонны характером. Литвин – сценический псевдоним (по мужу она была Литвинова), а настоящее имя певицы Франсуаза-Жанна Щютц. «Мой отец был русский (на самом деле глава семьи был из обрусевших немцев. –
Ученица Полины Виардо и любимица знаменитого французского композитора Жюля Массне, она с пятнадцатилетнего возраста жила во Франции, в шестнадцать лет дебютировала арией Леоноры (Дж. Верди «Трубадур») в зале «Плейель», а первый дебют в опере был в 1883 году в парижском «Комеди Итальен» (Амелия в опере «Симон Бокканегра» того же Верди). Когда же взошла на самую вершину европейского оперного Олимпа, дирекция российских императорских театров также посчитала возможным пригласить «русскую парижанку» в Петербург и заключила с ней контракт. В России, как водится, мадам Литвин с легкостью переименовали в… госпожу Феклу Васильевну Литвинову.
«Феклы Васильевны» было в ней в то время совсем немного, поэтому, отдавая должное ее блистательному таланту и голосу невероятного звучания, русские критики весьма прохладно отнеслись к ее ролям в операх западно-европейских композиторов. Местную публику она покорила только тогда, когда исполнила партию Юдифи в одноименной опере Александра Серова на прекрасном русском языке. Зрители были в восторге и бросали на сцену цветы с таким рвением, что, по воспоминаниям актрисы, на плечах у нее остались от них синяки… А профессиональные музыканты, слышавшие ее в «Юдифи», свидетельствуют: «С поразительной легкостью шел массивный звук этого голоса на верхи в труднейшей арии «Я оденусь в виссон», где венчающее арию верхнее «до» абсолютно не казалось предельной нотой ее драматического голоса».
Но недаром ведь один из французских музыкальных критиков писал, что Литвин при всей зримости французской отделки остается «русской кожей». В воспоминаниях Веры Ильиничны Павловой-Боровик, ученицы Фелии Литвин, есть такой эпизод: «Это было в Париже весной 1914 года. Был сборный, с благотворительной целью концерт. Одним из номеров была Фелия Литвин. После классической арии Глюка и двух романсов французских композиторов на бис конферансье объявляет: «Мусоргский. «Гопак» и поясняет: «Гопак» – «dance petite-russienne» (гопак – малороссийский танец)». Я обомлела: стоит на эстраде знаменитая певица в шикарном концертном туалете бледно-голубого бархата, с бриллиантами на шее и на голове, и она будет петь не что иное, как «Гопак» Мусоргского.
И вдруг – о чудо! Я не узнаю Фелии Литвин: она поет, без жестов и каких-либо «вспомогательных» приемов, русская «простая баба», поет совсем новым, необычным «русским» голосом, баба, чуть не плача, поет, веселая каким-то горьким, несчастным весельем. Дальше – больше; а как же будет со словом «кукиш» в устах этой певицы с бриллиантами на шее и на голове? И вот самым замечательным в трактовке этого произведения Фелией Литвин оказалось это слово. Три раза спела Фелия Литвин по требованию публики в тот вечер «Гопака» и три раза произносила слово «кукиш» по-разному – то со злобой, то с укоризной, то с легкой усмешечкой…