Но даже отсюда было видно, что квартира пуста. Мне казалось, что я врываюсь в чужой дом, но я ничего не могла с собой поделать и, заглянув внутрь, включила свет. Тут все еще пахло табаком и скипидаром, но ощущалась и какая-то другая нотка – лаванда, что ли? Кто-то – наверное, один из полицейских – повернул все холсты, и теперь комната наполнилась портретами большеглазых детей. В какой-то момент я вдруг поняла, что на всех картинах изображен один и тот же темноволосый ребенок – улыбающийся, смеющийся, плачущий или кричащий. Картины были нарисованы недостаточно талантливо, чтобы производить пугающее впечатление, но в них чувствовалось одиночество и отчаяние, поэтому они не казались совсем китчевыми или смехотворными. Из квартиры исчезли ноутбук, кофейник и покрывало. В углу валялись поношенные вельветовые брюки.

Где-то в глубине здания послышался грохот. Стук входной двери? Я помчалась к нашей квартире, молясь, чтобы Марк вернулся, пока я ходила в комнату Мирей. Без ключей я словно оказалась заперта снаружи. Я похлопала по двери ладонью.

– Марк! Ты там? Марк!

Я повернулась к соседней квартире и провела кончиками пальцев по раме. Ключ исчез. Я прижалась ухом к двери, но слышала только шум крови у себя в голове. Наверное, Марк почему-то вышел на улицу.

К этому моменту я уже замерзла, по спине побежали мурашки. Я спустилась по лестнице, открыла дверь и выглянула во двор.

– Марк?

Что-то темное шевельнулось в углу двора.

– О, слава богу… Что ты тут делаешь? Я подумала…

Его плечи тряслись. Что-то случилось. Я медленно пошла к нему. Он что-то держал в руках. Какой-то темный… сверток? Не разглядев, что это, я протянула руку, но тут же отдернула, когда коснулась шерстки и почувствовала под ней остывающее тельце. Какое-то животное, умершее совсем недавно. Марк переступил с ноги на ногу, и я увидела, что это кошка. У меня закружилась голова. Я забыла о холоде и каменных булыжниках, коловших мои босые ноги.

– Господи, Марк. Опусти ее на землю, ладно? Где ты ее взял?

Он что-то пробормотал, но я не разобрала. И не видела его глаз в темноте.

– Ты взял ключи от квартиры, Марк?

Я сунула руку в его карман, стараясь не прикасаться к кошке. Мои пальцы нащупали металл, и я вздохнула с облегчением. Я не хотела оставлять Марка одного, но и не смогла бы заставить его подняться в квартиру.

– Подожди здесь. Опусти эту… кошку на землю и жди здесь. Я вернусь через две минуты.

Я побежала вверх по лестнице, чувствуя новый приступ паники. В голове крутилась одна-единственная мысль: «Это плохо. Очень плохо». Зачем он поднял эту дохлую кошку? Он вышел на улицу, чтобы ее найти?

Я схватила полотенце, оделась – джинсы так до конца и не высохли, но сейчас это беспокоило меня меньше всего, – собрала наши вещи и побежала к Марку.

Когда я вернулась, он выглядел уже спокойнее, а трупик кошки лежал в углу двора. Он молчал, пока я, задыхаясь от запаха тухлого мяса, стирала грязь с его плаща. Я опять спросила, что он вытворяет, и Марк пробормотал, что, мол, ему показалось, будто она еще жива и он хотел ее спасти. Может, я и поверила бы в эту отговорку и выбросила случившееся из головы, но его поведение после этого было не менее жутким. Я бы простила его странное решение на вокзале, когда он не захотел обойти турникеты, как делали все остальные, – Марк всегда гордился своими принципами, тут не было ничего удивительного. Но как он выпросил деньги у той семьи! Не знаю, смогу ли я простить его за это. Марк их испугал. И меня тоже. Нам повезло, что они не вызвали полицию. Я бы тоже отдала бумажник, если бы на меня набросился небритый мужчина с безумными глазами и окровавленной кошачьей шерстью на рукаве. Хуже всего, что Марк не заметил их страха. Он радовался своему поступку! «Видишь, Стеф, осталось все-таки в нашем мире какое-то добро».

Стоило вспомнить об этом, как меня опять затошнило. Я выбралась из кресла и направилась к туалету в конце самолета. Марк сидел в другом ряду и, вцепившись в наушники, неотрывно смотрел на экран. Когда я проходила мимо, он даже не повернул голову.

Укрывшись в туалете, я заперла дверь, присела на металлический стульчак и уставилась на грязные салфетки в мусорном ведре. Тошнота отступила, но желудок все еще сводило. Через восемь часов мы вернемся домой. Перед отъездом я думала, что прилечу отдохнувшей, уверенной в себе, помолодевшей, набравшейся сил и способной противостоять оставшимся от грабителей теням в нашем доме. Может быть, можно будет сказать, что я отчаянно хочу увидеть Хейден (чистая правда), и поехать в Монтегю. Остаться у мамы с папой на денек-другой. Они должны были привезти Хейден в воскресенье, и я легко могла бы солгать, мол, захотела забрать ее сама. Но могу ли я, вернее стоит ли, оставлять Марка одного в доме сразу после приезда? Нет. Ему плохо. И мне все равно рано или поздно придется вернуться в этот дом. Бегство в Монтегю только отсрочит проблему, но не решит ее. «Разве что ты больше вообще не вернешься туда», – прошептал голос в моей голове.

Тогда меня охватил стыд. Как я могла подумать такое? Сидя в дурацком вонючем туалете самолета, я приняла решение. Что бы ни переживал сейчас Марк, это наша проблема. Конечно, может быть, я все еще злюсь из-за его поведения во время ограбления, но это моя проблема. Я могу простить его. Я его люблю. Конечно люблю. А его безумное поведение – дохлая кошка, нападение на ту семью – может быть симптомом хронического недосыпа, посттравматического синдрома и стресса, вот и все. Я встала и посмотрела на свое отражение в зеркале над умывальником. Мы вместе пережили все тяготы первых месяцев с Хейден. Мы построили совместную жизнь. Я с самого начала знала, что у Марка тяжелое прошлое. Я знала, во что ввязываюсь. Невозможно пережить смерть собственного ребенка и остаться прежним. «Нельзя убежать от своей истории». Хотела бы я сказать, что в этом решении моя гордыня не сыграла никакой роли. Но это не так. Никто не верил в наши с Марком отношения. Ни мои родители, ни друзья. Особенно Клара. Я должна была доказать всем, что они ошибаются.