— Можно попить? — прошептал Зяма и направился к колодцу. Закинул ведро, вытащил и припал губами к живительной влаге. Кетчеров Зяма не видел и не слышал, хотя они что-то бормотали. Пить! Какая же вкусная вода!

Наслаждался он недолго — ведро выбили из-под носа. Зяма от неожиданности плюхнулся на задницу в лужу. Кетчеры заржали.

— Нельзя тебе много сразу — подохнешь! — объяснил коротышка с бородой, заплетенной в две косицы.

— Спасибо, добрые люди, что не убили! — запричитал Зяма. Глянул на кетчеров, разделывающих тушу маниса, и взмолился: — Мне поесть бы! Хоть бы маленький кусочек! Ноги не держат.

— Катись отсюда, немочь, — вызверился коротышка. — У тебя мясо под носом ходило.

— Ну шкурку! Хотя бы шкурку маленькую! Пожевать хотя бы!

В лицо швырнули вонючей требухой и рассмеялись. Зяма заплакал. Тогда длинный кетчер с дредами сжалился, бросил в грязь кусок мяса.

— А теперь проваливай! До пяти считаю, дальше не умею. Раз. Два. Три…

Подхватив кусок, Зяма понесся прочь. Вдогонку ему летели смех и улюлюканье.

«Разве можно так с человеком? — думал Зяма. — Ни воды не взял, ни даже тряпки на голову. И напиться вдоволь не дали. Хватит ли сил доползти до деревни Хромого? Она ближе всего».

Мясо оказалось скользким, сладковатым. Голод победил брезгливость, и Зяма съел сырое мясо, даже кровь с пальцев облизал. Желудок повозмущался и притих. Вроде бы сил прибавилось, и Зяма ускорил шаг.

Омеговцы обошлись с деревней Хромого благородно: оставили треть продуктов, треть скотины и подростков на службу не угнали. Посовещавшись, еду решили экономить, удой единственной коровы делить поровну. На всю ферму теперь было восемь баб, семеро детей, пятеро подростков, старик и три старухи.

С хозяйством худо-бедно справлялись, а вот с бандитствующими дезертирами не сладили. Но дезертиры тоже попались благородные: девушек пожалели, насиловать не стали, и даже мешок кукурузной муки оставили, а вот корову прирезали, тут же пожарили и даже поделились жареным мясом.

Жители фермы Хромого были людьми мирными, по-своему добрыми и держались друг друга. Поэтому старик перестрелял старух, а сам повесился в сарае. Он славно пожил, надо, чтобы хватило еды внукам. Ночью Праска со своим сыном-переростком попыталась украсть муку и сбежать, но была поймана и забита палками, а сын — изгнан из деревни. Больше никто на святое не покушался. Все надеялись, что вернется Омега с победой, мужья привезут деньги и купят еды. Что покупать не у кого, в голову никому не приходило.

Днем в ворота постучал придурковатого вида оборванец и попросил воды. Его впустили. Он побежал к колодцу и принялся жадно пить. Обливался, хлюпал, захлебывался и нес чушь. Дети смеялись, украдкой бросали в него камешки, взрослые думали — сумасшедший.

Напившись, оборванец попросил еды и, не дожидаясь отказа, упал и забился в корчах, посинел, из раскрытого рта хлынула пена.

Сначала покойника хотели закопать, как своих мертвецов, но потом подумали и решили его разделать ночью, когда дети спят. Чужой же. Считай и не человек — мутафаг.

Так умерший от сердечного приступа Зяма помог целой деревне. Ферме Хромого повезло: в тот черный сезон четверть жителей Пустоши умерли от голода.