Тень сделала шаг, и трава вокруг заледенела.

Рядом оказался Аука. Пальцы его превратились в когти, он начертил на земле знак, тот загорелся ярко. Дара узнала его сразу, он являлся в видениях среди тысячи других знаков, что были вырезаны на её коже.

Из воздуха возник человек. Он был вылитый Аука, но в то же время ничем на него не походил. Бледный, холодный, безжизненный. Он прошёл сквозь границу без всяких препятствий и бросился в лес. Тень отвлеклась, потянулась к нему.

– Быстрее, – шепнул Аука.

Дара вернулась к плетению. Из сердца, из крови она вырвала искру, вложила её в заклятие. Тень взмахнула рукой, рванула, но Дара уже завязала узел. Сеть загорелась ярче, разгоняя тьму.

День возродился, ослепляя солнечным светом.

Дару пробил озноб. Она обхватила себя обеими руками. Губы её дрожали, она ощущала себя так, точно в морозный день выбежала из избы совершенно нагой.

– Что это было?

Аука даже не повернулся, взгляд его был по-прежнему устремлён за границу.

– Поэтому ты нам нужна. Поэтому я твой друг.

– Духи не умеют дружить.

– Совсем как люди.

Дара моргнула, и Аука пропал. Лес молчал, и духи тоже.

После заката они вышли на дорогу. Ежи задержался на пороге, забирая котомку со съестным у Веси. Он догнал Милоша, когда тот уже был на перекрёстке.

– Подожди, – воскликнул он.

– Не могу.

Тело его окрепло, и больше Милош не мог оставаться по ночам в хате Воронов. Когда не было сил даже подняться на ноги и он едва мог усидеть на лавке, то проклятие не так мучило. Но стоило почувствовать себя немного лучше, и в груди натянулись путы, потянули обратно в Совин.

Вороны хотели отправить его домой на повозке, провезти через городские ворота в мешке или в клетке, вряд ли бы сокол привлёк много внимания, но Стжежимир был против. В его дом часто приходили влиятельные люди, порой даже из Ордена Холодной Горы. Целитель опасался, что они могли заметить оборотня. Милош больше не управлял своим обращением, порой он терялся в беспамятстве и вёл себя неразумно, как дикая птица.

Но что ещё хуже, чародейский дар стал слишком велик для него. Милош впитал всю силу фарадальского чуда, и она оказалась ему неподвластна. Она бурлила под рёбрами, рвалась наружу. Она оказалась такой яркой, неукротимой, что порой брала верх над своим хозяином. Если он сердился, то огонь в печи разгорался сам собой и несколько раз из-за этого сгорал ужин. Духи в округе тянулись к нему, как ночные мотыльки к костру. Милош перестал быть хозяином над собственным телом, и однажды напугал Весю, когда глаза его засветились в вечернем сумраке.

Он не мог вернуться в столицу, проще было сразу пойти к Охотникам и во всём признаться.