— Османт Родимович, — послушно повторил рыжий. — Второй княжич сартийский, убивший своего брата его же кинжалом.

Он не мог слышать исповеди Фредрика. И уж точно не мог знать таких подробностей.

— Ты ведь не простой матрос, — на этот раз Лайтнед не спрашивал, а утверждал. — Зачем ты проник на мой цеппелин? Хотя, полагаю, я уже сам догадался. Ты с этой планеты.

— Ага, — кивнул рыжий. — С Земли. Раньше эта планета называлась Земля. Третья планета Солнечной системы и единственная из известных обитаемых. Люди столетиями искали так называемых братьев по разуму, некую инопланетную форму жизни, столь же развитую, как они сами, а то и превосходящую их по развитию. Но… максимум, что удалось открыть, так это каких-то замороженных бактерий. Никаких головастых инопланетян. Правда, на месте любого инопланетянина я бы держался от своих соплеменников подальше. Агрессивные обезьяны, добившиеся только того, что всего за пару столетий размножились с шести миллиардов особей до десяти с половиной, и угробили в бесконечных войнах ещё около трёх миллиардов. Сначала мы строили города вширь, потом стали сооружать многоэтажки, чтобы сэкономить пространство. А когда и этого стало недостаточно, стали рыть туннели под туннелями, углубляясь все больше к самому ядру планеты. И всё нам было мало…

Такое же оцепенение как сейчас Фредрик чувствовал лишь дважды за все свои жизни: когда впервые увидел Йовилль, вылезающую из своей пещеры, и вчера, наткнувшись на мёртвого кита. Так больной, обречённый недвижимо лежать всю жизнь, вдруг видит, как отдёргивается перед ним занавеска, отгораживающая его койку от остальных. Но едва он успевает бросить взгляд в другой угол лазарета, как медсестра поправляет её обратно. Зато Фливорст был совершенно невозмутим. С его лица ушли и растерянность, и удивление. Широко распахнутые глаза теперь превратились в два равнодушных тёмных колодца без дна. Сколько в них было погребено, сколько скрыто — не угадать, но капитан был уверен: перед ним стоит кто-то, мало похожий на двадцатилетнего юношу.

По лицу ударило сквозняком, но не горячим, наполненным древней пылью и кисловато-горьковатым вкусом хрусталя, а ледяным, с мелкой водяной взвесью. «Йод», — пришло в голову странное слово. А потом Лайтнед увидел нечто совсем уж за гранью: лежащую среди разноцветных подушек старую женщину. Она протягивала к нему морщинистую руку с поблёскивающим на ней простым колечком. Кольцом, которое он ей подарил.

— Ве-э-де-ме. — В поднятом кулаке землянина что-то блеснуло. — Или, как у нас их называли — глюканатор. Часто показывал совсем не то, что надо, да и, вообще, действовал только в половине случаев, поэтому от них очень быстро отказались, а программу разработок подобных телепатических устройств закрыли.

— Что это? — Едва поняв и половину сказанного рыжим, на всякий случай отступил от него на шаг Лайтнед. Сколько бы веков он не жил, но чужое тело часто своевольничало, проявляя трусливые рефлексы. — Кто она?

— Юлана. Примерно за полчаса до своей смерти.

— Она…? — капитан не договорил, но его поняли без слов.

— Осталась верна тебе до самого конца. Никогда прежде я не видел столь преданного отношения к другому человеку. Даже самая сильная любовь проходит, но обещание, данное твоей невестой, осталось нерушимым. Юлана поклялась дождаться тебя, сколько бы времени не прошло. Сомневаюсь, что она подразумевала под этим «до конца собственной жизни», но так оно и оказалось. Я наблюдал за ней. Сначала невольно, потом специально. Наблюдал, как она стояла день за днём на пристани, встречая не те корабли. Наблюдал, с какой жадностью она слушает новости, приходящие из княжеского двора. Видел её перед своим домом, совсем уже старенькую, но по привычке всматривающуюся в горизонт. Мне было и жаль её, и я завидовал Юлане. У неё была цель. Была причина продолжать жить, оттягивать неизбежную кончину. И когда она позвала к себе колокольника, чтобы отлить последний свой посмертный колокольчик, я пришёл вместе с ним. В отличие от твоей, смерть Юланы была тихой. Я даже не понял, в какой момент её сон стал вечным.

— Ты знаешь, как я умер? — поразился Лайтнед и тут же отругал себя мысленно: «Что за дурацкий вопрос? Раз он знает всё остальное, то и как я утонул ему известно».

— Лучше, чем ты сам, — весело отозвался Аквель, но на его расслабленном лице не проскользнула и тень улыбки. — Твой труп с пробитым черепом выловили спустя три дня в какой-то деревеньке. Я сам лично видел его, правда, не этими самыми глазами, но не суть. Местные были так перепуганы. Они то надеялись на хороший улов рыбы, а им достался распухший мертвец. А ещё сундук с драгоценностями, которые, напротив, очень не хотелось отдавать. Староста прискакал ко мне под вечер на взмыленном коне. Такой толстый, розовощёкий детина из бывших вояк. Бросился в ноги и начал умолять хоть что-то сделать. «Ты же чародей! Возврати к жизни!» Возвратить! Если бы всё было так просто… В своё время мы пытались снять оттиск с уже остывшего трупа. Нет, не выходит. Точнее, выходит, но конечный результат настолько непредсказуем, что лучше уж и не пытаться вовсе. Да и чтобы я стал делать с полученным оттиском? Жизнь должна заменяться жизнью, а не безумием.

Фливорст двинулся вдоль ангара, переходя от одной плиты к другой, словно что-то искал. Потом остановился и начал сдирать с одной из них паутину.

— Представь моё изумление, когда через три столетия в одной таверне я наткнулся на мужика, утверждающего, что он и есть тот самый княжич. В подтверждение своим словам он продемонстрировал колокольчик. Точно такой носила с собой Юлана. Мне хорошо запомнился этот оберег, и хотя мужик больше походил на сумасшедшего, чем на пьяного, я решил составить ему компанию. Пока он стаканами опрокидывал в себя дешёвое вино, я внимательно слушал его путанный рассказ, а потом помог добраться до дома. Маленькая комнатка под крышей, больше похожая на собачью конуру в придорожной гостинице. У нас такие клоповниками называли, но на Элпис нет ни клопов, ни клещей, только крысы… Нет, крысятник — это что-то другое. — На миг остановился рыжий, задумался, а потом повернулся к Лайтнеду: — Может, поможешь?

Фредрик на секунду замер, потом ринулся на зов. Дело пошло веселее, и скоро стало понятно, что же они всё-таки отчищают. В чёрной поверхности огромного плоского отображателя отразились два лица. Одно юное, веснушчатое, другое — принадлежащее повидавшему многое мужчине сорока лет, но если бы кто-то третий сейчас взглянул на них, то поразился, насколько они похожи.

«Как ложка с вилкой из одного набора», — так бы сказала мать Лайтнеда. Было в обоих космолётчиках нечто такое, что и не сразу сформулируешь. То ли выражение глаз, то ли усталость в них, то ли вовсе что-то совсем неуловимое. Они оба принадлежали к иному времени, и отражение улавливало их зыбкость и призрачность.

— Значит, ты следил за мной, — сделал вывод Фредрик, но землянин скривился:

— Делать мне было нечего.

Тёмная поверхность ожила, стоило землянину поднести руку к небольшому углублению рядом с отображателем. За спиной Лайтнеда что-то загудело, заставив его обернуться, а потом молчаливые плиты ожили. Засветились разноцветные лампочки, замерцали выдавленные на поверхности «плит» пиктограммы, забулькала в трубках, протянутых между ними, чуть мутноватая жидкость.