Я неторопливо долил себе винца, ведь оно и вправду было вкусным. Достаточно терпкое и освежающее, не оставляло на языке того холодного, металлического привкуса, который свидетельствует о плохой бочке или о том, что сусло меньше положенного простояло на солнце.
Я, конечно, не ценитель вин, но время от времени люблю выпить чего получше. Особенно потому, что за жизнь свою преизрядно перепробовал всякой дряни. Впрочем, и Писание говорит: «
Лонна вздохнула, встала и потянула за шелковый шнурок, что висел близ двери. Через минуту в комнату приплелся Головач. Как всегда – с выражением преданности и сосредоточенности на лице.
– Расскажи господину Маддердину, что ты видел на пристани, – приказала ему Лонна измученным тоном.
– В смысле – тогда? – переспросил Головач, и она кивнула.
Я слушал несколько сбивчивый рассказ Головача и мысленно делал пометки. Богобоязненный Бульсани купил шестерых молодых и красивых девиц, после чего приказал посадить их на барку в порту. Малую барку, с небольшим экипажем. Головач не видел лиц тех людей, слышал только, как к одному из них Бульсани обращался: «отче». И к кому же это прелат мог обращаться с таким почтением?
Но не это было самым удивительным. Самым удивительным был факт, что на одеждах того человека в блеклом свете поднятого фонаря Головач приметил вышитую багряную змею.
Головач не знал, что означал тот символ. А вот я – знал. Лонна – тоже знала, и именно поэтому так боялась. Багряной змеей пользовался старый и полоумный кардинал Йоганн Бельдария, что обитал в мрачном замке милях в двадцати от Хез-хезрона. Кардинал славился странными вкусами, а его выходки даже близкие ему служители Церкви описывали как «достойные сожаления». Истина же была такова: Бельдария был извращенцем и садистом. Даже в наши дикие времена непросто встретить кого-то столь же испорченного. Ходили слухи, что он купается в крови некрещеных младенцев, в казематах собрал удивительную коллекцию чрезвычайно интересных инструментов из самых разных мест и эпох, а когда случались с ним приступы мигрени, что бывало весьма часто, то боль уменьшалась лишь от стонов истязаемых.
При всем при том кардинал оставался приятным старичком с седой, трясущейся бородкой и голубыми, словно выцветшие васильки, глазами навыкат. Я некогда имел честь приложиться к его руке во время приема, устроенного для выпускников Академии Инквизиториума (много лет тому назад, когда Бельдария еще бывал на приемах), и запомнил его добрую усмешку.
Некоторые говорили, что кардинала опекает исключительно сильный Ангел-Хранитель, со вкусами, подобными вкусам своего подопечного. Но, как вы, наверное, догадались, мне и в голову не приходило спрашивать у своего Ангела-Хранителя о том, насколько эти слухи правдивы. Вдруг бы он решил, что забавно – или поучительно – будет представить меня опекуну кардинала? Если тот опекун не был досужей выдумкой суеверной дворни и вообще существовал.
В любом случае, раз уж Бульсани служил кардиналу Бельдарии, я мог спокойненько вернуться к уважаемому Хильгферарфу и сообщить печальную новость: денежки его пропали навсегда. Таким образом, остались бы у меня чистая совесть, задаток в кармане, а также время и деньги на поиски проклятых еретиков, – что и требовалось от меня Его Преосвященству епископу Хез-хезрона.
Я поблагодарил Головача за рассказ, ни жестом, ни взглядом не выдав, что обо всем этом думаю. Снова остался с Лонной наедине и снова осушил кубок до дна. Я редко когда напиваюсь, а уж нынче точно не позволил бы себе этого. Впрочем, на сей счет я даже не переживал: от ее слабого винца у меня и в голове бы не зашумело.
– Спасибо, Лонна, – сказал я ей. – Ты не пожалеешь.
– Уже жалею, – ответила. – Я всегда мечтала о покое, Мордимер. Об изысканных клиентах, славном доме и веселых девицах. А что вместо этого? Инквизитор, который допрашивает меня в моем же дому, и прелат, замешанный в делишках с самим дьяволом.
Я вспомнил, что кардинала Бельдарию и вправду именовали Дьяволом из Гомолло – по родовому имению. Впрочем, звать его дьяволом не имело особого смысла, ибо кардинал был – в самом худшем случае – злобным гномом, и до дьявола ему было столь же далеко, как мне до Ангела. Но известно ведь, что социум любит броские имена. И конечно же, это совершенно не означало, будто кардинал не опасен. Наоборот, он делался крайне опасным, когда кто-либо пытался перейти ему дорогу.
Еще мне было крайне интересно, отчего Церковь смотрела сквозь пальцы на проделки сего набожного старца? Откуда у него такие могущественные заступники? Множество достойных людей и за меньшие грешки отправлялись в монастырь на пожизненное заточение – обычно в замурованную келью под бдительным присмотром стражи. А то и просто подавали им вино, после которого те скоропостижно преставлялись от катара кишок.
Впрочем, все это было не важно. Не мне оценивать правильность действий Церкви по отношению к грешникам. Я, Мордимер Маддердин, был карающей десницей Церкви, а не ее мозгом. И слава Богу. А то, что при случае я мог совместить приятное с полезным и, служа Церкви, служить также себе самому, было лишь дополнительной причиной, по которой я уважал свою работу. Не говоря уже о том, что оставаться инквизитором и стать бывшим инквизитором – вещи настолько же разные, насколько жизнь отличается от смерти.
– Хорошо, Лонна. – Я встал с кресла, хотя сидеть на нем было очень удобно. – Ради собственного блага держи рот на замке, – приложил палец к ее губам.
Она пыталась отдернуть голову, но я придержал ее за волосы левой рукою. Стояла согнутая, с оттянутой назад головой и громко дышала. Но вырываться не пыталась.
Я провел кончиком пальца по ее полным губам.