Но Татьяну не слушало моего ответа. Она уже засеменила в спальню. Я поплёлся за ней.
Сергей Петрович по-прежнему был бледен. Джозеф сидел на стуле рядом с кроватью и что-то тихим голосом ему говорил. При нашем появлении он замолчал. Встал. Обращаясь к Татьяне:
– Ему нужен покой. По крайней мере, сутки. Обезболивающие больше не колоть. – Задумался. – Желательно куриный или говяжий бульон. Никакого алкоголя. И ещё раз покой.
Повернувшись к Легостаеву:
– Поправляетесь. Рекомендую поспать. – И вышел из спальни.
Татьяна не мигая смотрела на стоящее на прикроватной тумбочке блюдце, в котором лежали окровавленные кусочки металла.
– Как Вы себя чувствуете, Сергей Петрович? – Сел на стул, на котором до меня сидел старик.
– Всё болит, но стало легче. – Выдохнул. Вдруг посмотрел мне в глаза. – Как он это сделал?
– Поправляйтесь, Сергей Петрович. Все вопросы потом. – Коснулся его плеча. Встал и вышел.
Татьяна догнала меня внизу лестницы.
– Я не знаю …
– Я знаю. – Перебил Легостаеву. – Иди к нему. Мы уедем на такси.
Подойдя к сидящим на диване Джозефу и Иржи:
– А дождик-то закончился! – погладил мальчишку по голове. – И у Валюши рабочий день скоро закончится. Какие будут пожелания на вечер? Куда отправимся?
29
Джозеф сидел в зале на диване и в третий или четвертый раз слушал вальс Штрауса «На прекрасном голубом Дунае». В комнату уже прокрались сумерки, но старик свет не включал. Я тихонько зашел и присел в кресло.
– Знаешь, Владимир, – когда музыка стихла, Джозеф начал разговор, – на новогоднем концерте Венского оркестра филармонии этот вальс исполняется дважды. Я раньше не придавал этому значения. – Глубокий выдох. – А сейчас понимаю, почему.
Сразу хотелось спросить, не скучает ли старик по дому, но сдержался. Последнее время стал меньше выдавать банальности, что радует …
– Давай-ка чего-нибудь повеселей поставим. – Джозеф пару минут впотьмах разглядывал диски с классической музыкой. – О! Вот, например. Как на твой вкус ноктюрны Шопена?
– Ну, там веселье через край. – Еле сдержался от смеха.