Чад, или, по крайней мере, юг Чада, на первый взгляд не выглядел настолько обнадеживающе, чтобы называться «землей обетованной», как все представляли ее, и единственно, что можно было видеть вокруг – это монотонную равнину, покрытую густой травой, достигавшей местами двух метров в высоту, к тому же в то время года трава эта была настолько сухой и хрупкой, что в какой-нибудь жаркий полдень могла легко вспыхнуть, и все закончилось бы опустошающим пожаром, после которого осталась бы лишь обугленная земля, на которой очень быстро начинали бы прорастать уцелевшие семена.

Неистовый «хараматам», обжигающий ветер с Сахары, имеющий обыкновение дуть в течение трех дней и ночей, чтобы затем утихнуть, и вернуться, спустя некоторое время, но с еще большей силой, уже начал свою разрушительную работу, и потому все обитатели этой равнины пребывали в состоянии невероятного напряжения и готовы были броситься наутек туда, куда дул ветер, когда в воздухе появится хотя бы малейший признак дыма.

То была земля очень быстрых животных, привыкших уноситься прочь мгновенно, земля, на которой тысячи лет назад исчезли змеи, черепахи, скорпионы и прочие твари, не сумевшие приспособиться к повторяющимся атакам огня.

– Курить запрещено! – было первое, что потребовал от всех грек, как только они углубились в это море травы, где среди зарослей ничего невозможно было разобрать. – Одна искра, и нам придется бежать, как кроликам, километров сто или больше.

И он не преувеличивал, потому что та земля родилась из огня и взращена была так, чтобы огонь охотился здесь, как ему заблагорассудится, и ни что, ни тем более незначительные барьеры из маленьких ручейков, текущих на запад, не могли остановить его, а когда пламя, поднимавшееся иногда на высоту в двадцать метров, подходило к ним вплотную, то угли и искры легко перелетали на другую сторону и огонь распространялся дальше.

Даже деревья, растущие то тут, то там, чаще всего по одному или сгрудившись в небольшие рощицы, несли на себе глубокие шрамы от огня, но такова была заложена в них сила и жизнестойкость, что, наверное, выжили бы и в самом сердце ада.

Ливиец Амин, шедший во главе клоны, сразу же установил медленный ритм продвижения, они надолго останавливались там, где была тень. Ливиец прекрасно понимал, что те, кто не был болен, тоже были измождены длинным переходом, а тяжелый груз, который приходилось нести все меньшему количеству людей, очень часто становился неподъемным.

Питались они сушеным мясом, галетами и финиками, и, несмотря на то, что очень часто им попадались красивые антилопы, способные утолить аппетит всего отряда, но Ник Канакис придерживался той теории, что в тишине, царящей над этой равниной, любой выстрел будет слышен за много километров.

– Мы все еще очень близко от границы, – говорил он. – И все еще можем встретиться с солдатами. Пусть они будут чадийцами, но не думаю, что они будут долго размышлять, пред тем, как отобрать у нас бивни.

Почти сто килограммов рогов носорогов, что они несли на себе, да еще та слава афродизиака, которую эти рога имели среди китайцев и японцев, поднимали их цену на черном рынке выше стоимости золота, а потому, вполне ожидаемо, что группа нищих пограничников, узрев такое сокровище, не очень-то долго будет размышлять над тем отнять или оставить.

Требовалось глядеть в оба, продвигаться вперед крайне осторожно, постоянно ища защиту среди наиболее густых и высоких зарослей травы, избегая открытых пространств, и таки образом, медленно и в абсолютной тишине, они вышли на берег широкого канала, где, как показалось, вода совсем не двигалась, и потребовалось кинуть туда ветку, чтобы узнать в каком направлении движется течение.

Следуя в этом направлении, по прошествии часа ходьбы, они увидели впереди на широкой отмели с полдюжины хижин, но обитатели покинули их. Грек заметил, что, безо всяких сомнений, то было одним из временных поселений, какие местные жители возводят по всей территории страны.

Полукочевники, большую часть года они шли за стадами животных, на которых охотились, или искали влажные земли, чтобы получить на них быстрый урожай проса и ячменя, а потому из поколения в поколение возводили бессчетное количество маленьких поселений, к которым приходили во время так называемого периода «отдыха».

Откровенно говоря, хижины представляли настоящий образец изобретательности, построены они были из толстого слоя хорошо перемешанной глины, крыши сделаны в виде купола, в стене проделано небольшое отверстие, служившее дверью, ориентировано в сторону реки, и в случае пожара в саванне эти жилища превращались в убежище, защищавшее от огня и жара, словно это были печи, но наоборот.

Внутри было темно и свежо, идеальное место для отдыха, и потому Амин и грек по взаимному согласию решили, что настал момент долгожданного и заслуженного привала.

В реке водились в изобилии толстые окуни, которых можно было довольно легко загарпунить, а потому пребывание в том отдаленном уголке саванны стало истинным и заслуженным облегчением для измученных невзгодами тел и голодом желудков; наиболее тяжелые, жаркие дневные часы проводили в сумраке хижин, а затем большую часть ночи наслаждались свежим ветерком, налетавшим со стороны равнины.

А на третий день, рано утром, послышались, правда издалека, монотонные звуки, словно кто-то пел, звуки быстро приближались, и, спустя несколько минут, на противоположном берегу реки появился какой-то индивидуум, совершенно голый, худющий и в высшей степени нелепый, но передвигался он с такой прытью, быстро двигая ногами, что походил на голенастую птицу, а большинство из присутствующих так и вовсе приняли его за видение.

– «Банака»! – воскликнул грек.

Он жестами привлек его внимание, и на неком диалекте, больше походившем на какофонию, прокричал что-то, индивидуум перестал распевать и с любопытством осмотрел группу, но при этом не останавливался ни на мгновение, а продолжал ходить вдоль берега туда-сюда, словно он не мог оставаться на одном месте.

– Что с ним такое происходит? – спросил растерянный Ахим Биклия. – Почему он все время движется?