Вторник, 12 октября 1916 года

Капрал запаса Георг Пихлер, служащий в мирное время вторым бухгалтером в магазине готового платья на Целинкагассе, попал в октябре 1916, будучи раненым, в русский плен как комендант полевого караула. У него были раны плеча и голени. В течение нескольких месяцев он лежал в Тифлисе в небольшом госпитале, бывшем постоялом дворе.

Ему там было неплохо. Только смена повязок вызывала у него болезненные ощущения и страх. Когда он затем ложился обратно, то испытывал приятное чувство от мысли, что теперь два дня снова будет в покое и в течение 48 часов его никто потревожит. Когда Пихлер представлял себе, что пока он здесь удобно вытягивается под своим теплым одеялом, его бывший начальник, штабс-фельдфебель Вотрубек, зябнущий, без табака, с пустым желудком и перспективой получить пулю в живот, шагает взад-вперед в размокшей от дождя траншее, то эта картина полностью примиряла его с нынешней судьбой.

Поначалу он чувствовал апатию и не проявлял особого интереса к тому, что его окружало. Он радовался вновь обретенной жизни, радовался, что теперь навсегда избежал войны. Лучше всего время протекало в ожидании еды. Днем давали капустный суп и кашу, вечером чай. Когда же по воскресеньям он получал кусок студня, то это удивительное событие служило ему пищей для воспоминаний на многие дни вперед.

Только на седьмой неделе его пребывания в госпитале дала о себе знать скука. Он начал изучать лица своих соседей по палате. Но они, как назло, все были похожи друг на друга. Он попытался — без всякого успеха — завести разговор с санитаром, угрюмым старым татарином, который подволакивал при ходьбе правую ногу. Он подавил в себе неприязнь к соседу, который своим бесконечным кашлем по ночам не давал ему спать, простил ему вредные привычки и попытался как-то с ним объясниться. Он говорил с ним как с ребенком: медленно, терпеливо и предельно простыми фразами. Попытка не удалась. Георг Пихлер ни слова не знал по-русски, а его сосед говорил, вероятно, только по-татарски.

Каждое утро делали обход два врача. Один из них, пожилой, понимал французский. Георг Пихлер посвятил несколько послеобеденных часов тому, чтобы составить пару фраз на французском языке. Когда наутро он на языке Расина поинтересовался ходом войны и справился о своей собственной персоне, врач дружелюбно кивнул ему, похлопал по левому, здоровому, плечу и перешел к следующей койке. Он не понял ни слова.

Наконец с привлечением некоторых латинских verba и substantiva, которые удержались в его памяти с младших классов гимназии, Георгу Пихлеру все-таки удалось втолковать доктору, что он хотел бы почитать. На следующее утро ему принесли польскую грамматику, первый том какого-то зачитанного венгерского романа и Библию на албанском языке.

Поскольку внешний мир остался для него закрыт, Георг Пихлер опять полностью ушел в себя. Он измышлял всевозможные способы, как сократить время, тянувшееся бесконечно между пробуждением и сном. Он разбирал и собирал свои часы и занимался этим до тех пор, пока их у него не украли. Он постарался вспомнить состав своего подразделения, провел статистику имен своих бывших подчиненных и выяснил, что имя Антон встретилось в списке семь раз, имя Иоганн — пять раз, а имена Франц и Генрих — трижды. Он поспорил с самим собой, из скольких слогов и букв состоят стихотворения, которые он еще со школы знал наизусть. «В Эльзасе крепость Нидек» оказалось состоящим из 241 слога и 1172 букв. В «Привет вам, старцы» насчитывалось почти столько же букв, как и в «Старом воине Плациде». Но едва только он занялся подсчетом слогов в «Славном императоре», произошло неожиданное событие, положившее раз и навсегда конец его теперешнему времяпрепровождению.

Прибыла новая партия легкораненых военнопленных, которые в тот же день должны были следовать дальше. В течение часа Пихлер слышал, как они из конца в конец ходили по коридору. Ни одного из них он так и не увидел. Но на следующий день доктор бросил Пихлеру на кровать газету. Это была венская газета, и на ней стояла дата: 12 октября 1916 года.

На секунду от волнения и радости у капрала Пихлера замерло дыхание. Он сразу и не осознал, как это стало возможным, что он столько недель выдержал без ежедневной газеты. Всего лишь секунду боролся он с намерением продвигаться небольшими порциями, дорожить изобилием сенсаций, наполнявших газету, и прочитывать по утрам только по полстраницы. Но плоть оказалась слишком слаба — он прочитал газету за полчаса, прочитал от первой строчки до объявлений в конце.

Когда он закончил чтение, то бросил небрежно газету на пол. Она послужила ему получасовым развлечением и больше ни на что не годилась.

Через час скука заставила его поднять листки с пола. Я ведь только бегло просмотрел ее, сказал себе Пихлер, многое лишь пробегая глазами и едва взглянув на биржевую сводку и экономический раздел. Он внимательно перечитал газету на второй раз и обнаружил в разделе местной хроники и театральной рубрике детали, ускользнувшие от него вначале.

На следующее утро он проснулся с уверенным предчувствием, что доктор положит к нему на кровать новый номер, номер от 13 октября 1916 года. На этот раз он намеревался равномерно распределять порции чтения на весь день. До обеда политика, после обеда судебная хроника…

Доктор пришел без газеты. Он похлопал пациента по плечу и перешел к соседней кровати.

Георг Пихлер прочитал газету от 12 октября 1916 на третий раз. На этот раз он прочитал также всю рекламу, торговый бюллетень и официальные сообщения.

Когда на следующей неделе он прочитал газету в семнадцатый раз, вечно меняющийся лик времени застыл для него неподвижной маской. Вновь и вновь происходило теперь в мире одно и то же. Каждый вечер в опере давали балет «Арлекин-электрик», а в Хофбурге — «Дона Карлоса». Окружной судья доктор Бендинер постоянно приговаривал торговца Эмануэля Грюнберга к шести неделям ареста и штрафу в 600 крон за незаконное повышение цен.

Шестидесятилетняя Людмилла Штангль упорно попадала под защитные трамвайные ограждения и каждый раз заново получала сильные травмы в области правого тазобедренного сустава. Некий неумолимый закон гнал из вечера в вечер двадцатилетнего нигде не занятого рассыльного Карла Фиала в лавку старьевщика Морица Вассермана, где он опять и опять наносил железной скобой тяжелый удар хозяину по голове. В семнадцатый раз у злополучной фрау Мелитты Нейхейзель, фабрикантши с Ратхаусштрассе, 14, похищали бриллиантовую брошь стоимостью 40 000 крон. Подобно призраку, каждый день в третьем часу у ворот центрального кладбища появлялась похоронная процессия, которая беспрестанно провожала в последний путь скончавшегося после недолгих страданий императорского советника Эмиля Кронфильда. На каждом заседании местного совета господин Адольф Лихтфоль без устали произносил одну и ту же речь, и всякий раз его прерывал коллега, член совета Воверка, замечанием: «Оставьте Авиценну!»