— Ну, я научу ее и другим играм! — засмеялся Гюнтер, но тут же умолк. В комнату вошли полковник с Монхитой.

Мы поклонились и пошли к столу. Только алькальд со священником, не заметив вошедших, продолжали оживленный разговор. Мы услышали, как алькальд рассказывал:

— Он — точно такой, каким мне его описывал мой дед, который лет пятьдесят тому назад встречал его здесь: повозка, под которой скрывается горящий крест…

— В главном соборе Кордовы висит его образ, и внизу написано: «Tu enim, stulte Hebrace, tuum Deum non cognovisti», то есть: «Безумный еврей, ты не узнал своего Бога»…

Он запнулся и умолк, увидев полковника. После взаимных приветствий мы заняли места за столом, и я сидел между священником и Дононом.

Монхита узнала капитана Брокендорфа и улыбнулась ему. А мне она на сей раз — в своем муслиновом платье — показалась совершенно похожей на ту, которую я никогда не мог забыть. И Донон, наверное, переживал то же самое; он почти не касался тарелки и не сводил глаз с Монхиты.

— Донон, — обратился к нему полковник, разбавлял водой шамбертен, — вы или Эглофштейн должны сыграть сегодня после обеда на рояле что-нибудь из «Belle molinara»[68] или арию невесты из «Пуритан». Ваше здоровье, сеньор настоятель!

Я тронул погруженного в мечты лейтенанта за плечо:

— Донон, полковник к тебе обращается, послушай хоть, — шепнул я.

— О Боэций, о Сенека, великие философы, мне ничем не помогают ваши писания! — вздохнул Донон.

Пока обед шел своим заведенным чередом, я вспоминал, как это бывало раньше… А через высокие окна мне открывался вид на заснеженные холмы, на которых темными тенями обозначались кусты и рощицы; над пашнями кружили вороны и галки, вдалеке ехала на ослике крестьянка — видимо, в город: на голове она держала корзинку, а перед грудью — спеленутого ребенка. Кто бы заподозрил, что эта мирная местность уже в этот самый день преобразится, что мы доживаем в Ла Бисбале последние благополучные часы…

Гюнтер, сидевший подле алькальда, громко и хвастливо рассказывал о своих поездках по Франции и Испании и о своих боевых приключениях. А мой сосед-священник, усердно налегая на еду и вино, рассказывал мне о том, что в этой местности летом будет масса фиг и винограда, да еще и рыбы, поскольку берег моря недалеко от Ла Бисбаля.

Вдруг Брокендорф шумно втянул носом воздух, хлопнул ладонью по столешнице и торжественно возгласил:

— Сейчас принесут жареного гуся, я уже отсюда чую запах!

— Ну, гром и молния! Уже догадались! Какой нюх! — восхитился полковник.

— В добрый час, жирная гусыня! Мы приветствуем тебя «Con guibus» или «Salve, regina!»[69] — крикнул Брокендорф, подняв вилку.

Мы немного смутились из-за присутствия священника, и Донон заметил:

— Потише, Брокендорф! Не надо подшучивать над молитвами верующих!

— Брось свои наставления, Донон, не будь занудой! — заворчал Брокендорф.

Но священник не разобрал ничего, кроме знакомого «Salve, regina!», и благодушно сказал: