Маленький конфликт

Павочке было потом что рассказать подругам, уж не сомневайтесь! Лида с Аленой и половины не заметили из того, что усмотрела глазастая Пава, словно пришедшая, только чтобы за всеми пошпионить. Начать с того, что она углядела, как Раиса Абрамовна, немного стесняясь, завернула в салфетку несколько ломтей буженины, сервелата и, переложив все это хлебом, сверху добавила семгу вместе с осетриной и шмякнула полноценную, с верхом ложищу, почти половник, селедки под шубой — получился такой внушительный слоеный бутерброд из разных закусок. Потом хорошенько прикрыла его сверху льняной ресторанной салфеткой, которая тотчас пропиталась свекольным майонезом, и вся эта окровавленная посылка отправилась в ее объемную сумку, с которой она обычно приходила на все банкеты. «Это для моей Ирэн, дочуры, а то холодильник дома совершенно пустой».

Ничего нового и удивительного в этом ее ритуале не было, это считалось ее коронной фишкой — с каждого банкета собирать дань, как хан Батый с русских княжеств, и всегда под одним и тем же предлогом — дочуре нечего есть.

Павочка еще отметила, что двое приглашенных, перемигнувшись, пересели с места, чтобы оказаться рядом, — все еще пробивающийся ввысь, но уже пожиловатый баритон и бывшая жена одного врача-уролога, которую продолжали приглашать на все дни рождения в силу легкого компанейского характера, несмотря на присутствие тут же прошлого мужа и его новой супруги. Даме было наплевать, она снова находилась в поиске.

«Кто к кому пересел» — это была регулярная банкетная игра: люди, конечно же, хотели сидеть со знакомыми или хотя бы с приятными им людьми, как ни старались устроители, предугадать всего было невозможно, так что на эти перемещения никто особенного внимания не обращал. Кроме Павочки.

И главное, что она увидела, самое, наверное, важное из всех этих мелочей, о которых она собиралась поведать миру (хотя какие же это мелочи!). Когда официанты чинно и торжественно вынесли блюда с осетрами, она стала терпеливо ждать, пока очередь дойдет до нее и на ее тарелку положат вожделенный кусок рыбки. Что и говорить, осетрину она обожала. Где, за какие деньги ее можно было взять в обычной жизни? Она внимательно следила, как официанты чинно и подобострастно обслуживают центр стола, нагибаются к ушку важных гостей, что-то эдакое спрашивают и, когда получают согласие, нежно подцепляют заветный кусок осетра и также нежно, чтоб не развалился, кладут его на тарелку. До края, где она восседала, оставалось всего человек десять-пятнадцать, Павочка все четко сосчитала, кусков осетрины на их стол вполне еще хватило бы. Но вдруг официант щелкнул по-белогвардейски каблуками и, повернувшись спиной к столу, поспешно направился на кухню. С блюдом оставшейся осетрины.

Пава заволновалась и минут пять-десять, нетерпеливо ерзая, прождала на своем месте, надеясь, что блюдо все-таки с минуты на минуту вынесут. Не вынесли. Она решилась. Тяжело поднялась с места и, по-боевому взбивая парик, направилась за одним из официантов. Ткнула дверь и увидела, как двое других работников сферы обслуживания раскладывают чужую, уже, можно сказать, оплаченную осетрину по приготовленным заранее кулькам вощеной бумаги и укладывают в холодильник.

И потекло говно по трубам. Пава сдерживаться не умела, тем более что откуда ни возьмись возник маленький начальственный человечек, в котором она моментально опознала метрдотеля. Человечек дал незаметный сигнал официантам, и те мгновенно испарились.

— Та-а-а-ак, — сказала взбудораженная Павочка. — Так-так-так! С поличным, мил-мои, с поличным! Вы тут что считаете, что на советском поэте, гордости всей нашей великой страны, надо непременно нажиться? На его юбилее? На его стихах и песнях? На его известных гостях, которые тоже внесли большой вклад в советскую культуру? Прилюдно, так сказать, надо их обобрать? Уходя с аэродрома, захвати чего для дома, так, что ли? Да еще и опозорить его, чтоб потом говорили, что он у себя на юбилее заморил гостей голодом! Вы в своем уме? Вы же и так потом все со стола уносите! Но у вас-то губа не дура, как же, ни больше ни меньше — саму осетрину увели из-под носа у гостей, не колбасу там или сыр, нет! Осетрину! Вы тут все оборзели, что ли? Накормите сначала людей! Позор! Где ваша социалистическая сознательность? Я вас всех выведу на чистую воду! — Павочка наседала на тщедушного метрдотеля, который, чуть прикрыв белесые глаза, стойко сопротивлялся натиску разъяренной женщины. Блюдо с недоеденным осетром он отчаянно прикрыл собой, неспрятанные пакеты задвинул подальше, но длинный рыбий нос с любопытством торчал из-за его спины.

— Гражданка, вы все не так поняли! Я увидел, что порций не хватает, и попросил официантов вернуть блюдо на кухню и порезать каждый кусок рыбы еще напополам! Как вы могли обвинить нас, уважаемый коллектив, в такой нечистоплотности!

— Так, спокойно! Меньше пены! — не унималась Павочка. — Он мне еще что-то будет рассказывать, когда я уже схватила его за руку! Это ж Брейгель чистой воды! Короче, если не хотите больших неприятностей, дорогой друг, быстро все исправьте, иначе я за себя не отвечаю! У меня связи в министерстве торговли! Мало вам не покажется! Всю рыбу сейчас же вынести в зал людям, а если что каким-то чудом вдруг останется, сложить, аккуратно упаковать и вручить супруге Роберта Крещенского! — Павочка раздухарилась не на шутку, и ей на минуту даже показалось, что главная тут она, а не этот заурядный гражданин. — Иначе на чаевые не рассчитывайте, а только на неприятности! Все! Конец фильма!

Павочка для закрепления успеха шумно фыркнула, вынула из декольте утонувший там конец малахитовых бус и победно, со значением взглянула на дотеля. Потом величественно развернулась и, чеканя шаг, вышла из подсобки. Сев на свое место, она, вытянув шею, постоянно поглядывала на выход из кухни, пока не дождалась официантов, которые, надо отдать им должное, спустя довольно недолгое время споро рядами потянулись с кухни с подносами, на которых лежали заново разложенные останки рыб.

Пава тихо радовалась, что спасла Крещенских от позора, и чувствовала в связи с этим неимоверную гордость, словно защитила не просто семью, а честь страны. Сам метрдотель вышел к ней, чтобы лично положить кусочек осетрины — и не какие-нибудь там ошметки, а крупный, толстый, лоснящийся шмат. Наклонился к ее крупной малахитовой сережке, по-холуйски шаркнул ножкой и тихо, можно сказать, заговорщицки произнес срывающимся голосом:

— Мадам, разрешите, я сбалансирую вашу рыбку специальным соусом?

— Сбалансируйте, — дозволила Павочка, повернувшись к нему красным, только что снова намазанным ртом. Эта благосклонность была воспринята метрдотелем как отпущение всех прошлых и даже части будущих грехов, и он успокоенно вздохнул, волнами вылив на Павину осетрину соус бешамель с хреном, но слегка промазал, поскольку засмотрелся в пучину Павочкиного выреза. Малахитовые бусы, подчеркивающие его глубину, вызвали у метрдотеля некий таинственный трепет и восхищение. «Роскошная», — пронеслось у него в голове.

А в конце, когда почти все уже ушли, пьяненькие и довольные, и Крещенские начали окончательно расплачиваться, этот мелкий, но чрезвычайно важный ресторанный человечек вынес лично Павочке красиво упакованный пакет с прекрасными банкетными остатками и вручил, слегка поклонившись. Передав дары, человечек — а он по сравнению с Павочкиными размерами был именно что человечек, а не человек — галантно поцеловал ей ручку и взглянул в глазки:

— Никогда не встречал таких боевых женщин, простите, как вас по имени-отчеству?

— Павлина Алексеевна.

— Сами вы необычная, и имя у вас необычное, — мечтательно сказал он. — Всегда приятно быть вам полезным.