— Ну говори же, сколько можно! Я нервничаю! Что врач? Какой врач? — прикрикнула на нее Ветка.

— Ветеринар… Я своего Масю того… — и снова в слезы.

— Господи, что с ним? Я думала, у тебя со здоровьем что-то, испугала меня! А ты про кота! Что с твоим котом-то? Зачем его усыпили?

— Как усыпили? Ты что! Господь с тобой! Нет, его, это, того… — Павочка искала подходящее слово и никак не могла подобрать нужное. — Его… ну, как тебе сказать, в общем, его дефабержировали…

— Что? Что с ним сделали? — Ветка совершенно не поняла, что случилось с котом, и выкатила глаза еще больше.

— Ну я ж тебе говорю, яйца отрезали! Отрезали ему, а места себе не найду я! Лежит он целыми днями, укоризничает, голоса не подает, проклинает, наверное, меня, а как же, покусилась на самое святое. В общем, плохо мне, Ветка, очень плохо. Ночами не сплю, давление скачет, сердце бухает, еще и запоры начались, это тоже от нервов, от спазмов кишечника, короче, совесть мучает, таблетки начала пить горстями… Получается, что яйца отрезали ему, а страдаю я…

— Ладно, прекращай, ты еще себя в гроб сведи из-за этих яиц! Ты в своем уме вообще? И злость своим котом не объясняй, природное это у тебя, как есть природное — людей не любить. Ты постоянно всех оговариваешь, всех одергиваешь, а иногда надо давать людям просто пожить! Дать пожить — это ж прекрасно!

— Ой, великий немой заговорил, смотрите-ка! Это я-то жить вам не даю? Да что бы вы без меня делали? Тебе, мил моя, уже пора репку вареную жевать, а ты в бойцовские бульдоги записалась, тоже мне, защитница! Нет ничего более нелепого, чем эта твоя тирада!

Но как следует поругаться им не дали — с кухни стройными рядами потянулись примадонны с подносами, уставленными посудой с едой. Льву посуду не дали, побоялись, что разобьет, походка его была уже нетвердой, ему поручили лишь столовые приборы. После небольшого Павиного допроса он сник, как-то весь скукожился, втянул голову в плечи и поджал губы, словно боясь сболтнуть лишнего. Он все время одергивал куртку и нервно теребил застежку от молнии. Видно было, что настроение его упало, и слегка поправить его могла лишь очередная рюмка, которую он сразу и выпил. Потом, наклонив голову набок, решил сказать тост, но сначала прочитал нараспев пронзительные, с его точки зрения, стихи:

— Лидочка, я снова хочу за тебя выпить! — голос его слегка уже поехал, он немного путался, но видно было, что очень старается говорить и думать. — Ты, сама того не зная, открыла мне глаза на мир, ты как-то… — Лев замешкался, подыскивая слово, — как-то ненормально, абсолютно волшебно и по-своему очень красиво умеешь видеть обычные вещи или явления и учишь этому других. У меня такое ощущение, что до этого я их не замечал вовсе или просто не понимал. Я тебе безумно за все благодарен!

Он потянулся через стол и чокнулся с Лидкой. Ждать, пока остальные поднимут рюмки, не стал, поменял себе цвет градуса, снова перейдя на водку, махнул стопку до дна и «закусил» пивом, которое предварительно посолил, и потом тяжело плюхнулся на стул.

— Может, тебе пойти отдохнуть, а, Левушка? — Лидка научилась уже различать степени его опьянения и видела, что еще рюмка-другая — и его просто вырубит. Мордой в салат — это было, к сожалению, именно про него.

— Нет, я сейчас просто пойду домой, — Лев шумно встал, откинув стул, с трудом удержался на ногах, схватившись за спинку, и, пошатываясь, вышел.

Лидка бросилась провожать. В комнате, словно опираясь на сизый папиросный дым, повисла неловкая тишина. Веточка говоряще посмотрела на Паву.

— И что ты на меня так смотришь? Ты хочешь сказать, что это я его напоила? И что именно я всем вам порчу жизнь? — Пава снова отерла вспотевшие усики.

— Нет, ты ее нам удобряешь! — нашлась Веточка и вышла вслед за Лидой.

Лидка стояла в прихожей, Лева уже оделся и накручивал на шею длиннющий вязаный шарф, который уже наполовину скрыл его лицо. А Лидка, как молоденькая девушка, провожающая парня в далекий путь, держалась за воротник его пальто, словно пытаясь остаться на плаву и не уйти ко дну. Она смотрела на него снизу вверх, в ее глазах тоже не видно было дна, Лева утопал в них каждый раз, когда заглядывал в эту нежную обволакивающую глубину.