Левушка и Рубенс

В комнату вошел все еще смущенный Лев и, отодвинув стул в угол комнаты, сел.

— Тебе здесь удобнее, Левушка? — спросила Лида и дотронулась до его руки. — Расскажи теперь нам ты что-нибудь интересное, развлеки девушек.

Лев охотно наполнил рюмашки, глубоко вздохнул, чтобы отвлечься от пережитого, и, сделав небольшую паузу, начал говорить о своем детстве, это оказалось первое, что пришло в голову.

— У меня над кроватью, сколько я себя помню, наверное, с самого рождения, висела репродукция «Венеры перед зеркалом» Рубенса, выдранная из «Огонька». Наверное, еще бабушка когда-то повесила. Без рамочки, просто на проржавевших булавках. Вот я все свои детские годы и смотрел на Венерину мощную спину — и когда засыпал, и когда просыпался, — это было первое, что я видел. С Рубенса начинался день, Рубенсом и заканчивался. Эта мускулистая женская спина была немаловажной частью моего детства, моих снов и фантазий. Я помню каждый ее изгиб, каждую складку, каждую еле заметную тень. Так и вижу все это перед глазами. До сих пор. Но лица, отраженного в зеркале, не помню. Только спину. Как вырос, узнал все про Рубенса и его картины, хотел даже стать экскурсоводом в музее. Не знаю, к чему это я сейчас вдруг, видимо, ваши смелые рассказы настроили на такой лад. Но неважно, скажите мне, например, какая у вас первая ассоциация, связанная с Рубенсом? — обратился он к подвыпившим и разгоряченным дамам.

— Я точно знаю, что он создал барокко, сам об этом не зная, ну не создал, конечно, слово это тут не совсем подходящее, — закатила глаза всезнающая Веточка, — хотя вряд ли его имя вообще с этим связывают, но тем не менее это так. Ничего не бывает случайного, все имеет первопричину. Вот Рубенс и есть первопричина барокко.

— Ветка, чего у тебя в голове только нет! — всплеснула пухлыми ручонками Тяпка и проследила за Веткиным взглядом — на потолок.

Веточка, обладательница изысканных манер, изящной непосредственности и редкого чувства такта, благосклонно на нее посмотрела и приложила палец к губам, ей было интересно послушать про Рубенса дальше.

Лев продолжил:

— Про барокко — чистая правда. А еще, помимо всего прочего, он был прекрасным графиком и просто рисовальщиком. Хотя не думаю, что известен сегодня именно этим. А то, что он был одним из самых знаменитых европейских интеллектуалов своего времени, об этом вообще мало кто знает. А что его любимым помощником был молодой Ван Дейк? Возможно, Веточка, вы и это знаете, но не в первую очередь. А что в первую?

— Его толстые бабы! — вскочила тощая Надька и зачем-то подняла руку вверх, как ученица.

— Правильно, — кивнул Лев, словно всезнающий лектор, рассказывающий школьницам сюжеты из истории живописи, — первая ассоциация с Рубенсом — это рубенсовские женщины! То, как только он их умел выписывать, полногрудых, — Лева стал широкими жестами показывать все это на себе, — задастых, крупных, рыхлых, жизнерадостных! Да и писал он их жизнерадостно, с удовольствием, аккуратно вырисовывая все складочки и ямочки, — Лева тщательно проковырял воздух, показывая ямочки, — желая, чтобы их увидели во всей красе, и при этом любуясь ими, этими своими толстухами! Просто брал и соединял обычные краски — какие там надо, дамы, чтобы написать цвет человеческого тела, — красная и белая — кровь с молоком, чуть коричневой для складок и теней и совсем немного голубой для прожилок и прозрачности. Вот так, как мне кажется. И из этой простой смеси красок получилась моя «Венера перед зеркалом», написанная на простой деревяшке! И по этой Венере видно, как женская красота приводила и его самого в восторг! Да и меня с самого детства!

— Милый мой! А Ренуар? — снова возникла Веточка, обожавшая импрессионистов. — Почему такие дифирамбы только Рубенсу? Ну я понимаю, детство, рисунок, воспоминания. Но Ренуар наравне с вашим Рубенсом так же уверенно и восхитительно рисовал человеческую кожу, а это, наверное, один из самых сложных объектов для художника. У других великих, как мне кажется, было тоже, конечно, гениально, не спорю, но не так живо и натурально, каку Ренуара, да, девочки? У меня было ощущение, что если я дотронусь до картины, то кожа эта под рукой окажется теплой и пульсирующей. У многих других классиков, на мой непросвещенный взгляд, женское тело слишком уж гладенькое, идеальное, совсем нежизненное и ненастоящее, ну, вы понимаете, так не бывает. Такое мое мнение, как человека из раньшего времени, — Веточка слегка вызывающе посмотрела на Льва.

— Иветта, как приятно с вами поговорить, — оценил Лев ее выступление.

— Знаете ли, дорогой мой, знания много места не занимают. Это мне привила моя бабушка с тем еще дореволюционным воспитанием, которая без шляпки и перчаток из дома не выходила — неприлично. Причем перчатки даже летом — нитяные. Так вот, она сама много знала и всех своих детей и внуков приучила к тому, что надо постоянно чему-то учиться, всю жизнь, водила по музеям, театрам, чтоб ни у кого вообще времени свободного не было. Да и я, между прочим, не только танцами в театре занималась и акробатикой в цирке, не думайте, Левушка, — Веточка мечтательно наклонила голову набок, потупила взгляд и затеребила милую пуговку у шеи. — Я Мопассана, например, читаю в оригинале, — захотелось ей вдруг похвастаться, — а был период, когда я проиллюстрировала Сервантеса, ну так, для себя, конечно. И должна сказать, всем моим очень понравилось. И я считаю… — продолжила было Веточка, но Пава, захохотав фальшивым хохотом и закинув брови на потолок, съязвила:

— Не считай, Ветка, это не деньги, — и взглянула на подругу с некоторым остервенением, словно давая понять, что ей-то точно не понравились бы ни иллюстрации, ни даже сам Сервантес в Веткином исполнении, хотя картинки она и в глаза никогда не видела.

— Простите, но лично мне было бы очень любопытно посмотреть эти иллюстрации, — обратился Лев к Веточке, но Пава встряла и тут:

— Для взаимного общения, юноша, существуют имена, так будет намного вежливей.

Лева немного смутился и пожал плечами.

— Не хотел никого обидеть, Павлина, прошу прощения.