— Куда он потом делся, Наум этот? Ни слуху ни духу. Интересный был персонаж, не человек, а именно персонаж! Маленький, верткий, постоянно в движении, некрасивый, с писклявым блеющим голосом, но все бабы были его, это ж как надо было уметь! Он, как самый юркий сперматозоид, всех растолкает, ото всех увернется, каждого обманет — и вот он, всегда самый первый, во всей красе, прошу любить и жаловать! И когда он появлялся в компании, все остальные мужики просто моментально шли на хрен. Он и кличку получил соответствующую — «виртуоз». Легенды о нем ходили побогаче, чем про Эстерку эту.
— Да, но с мозгом он точно не дружил, — добавила заметливая Павочка.
— Это правда, — мечтательно отозвалась Лидка, — у него мозги всегда были на метр ниже… Кто бы сейчас сказал — не поверила, что все это в принципе было возможно, — произнесла Лидка. — Но они точно выступили тогда лучше всех, остальные просто не в счет.
— Ну ты себя-то с этих счетов не сбрасывай, тоже мне, скромница, — усмехнулась Ольга. — Ты там так фонтанировала идеями, никакой Мата Хари не снилось!
— Так, девки, не смущайте молодежь! — прикрикнула Лидка. — Мой сюжет давайте опустим. Как говорится, мужу и псу не показывай жопу всю!
— Мать моя, разве среди нас есть твой муж? — Павочка вылупила глаза и стала демонстративно крутить головой в поисках мифического супруга.
Левушка на всякий случай отвернулся. Он почувствовал себя подростком, которого застукали за чем-то неприличным и что жестокое наказание вот-вот последует. Ладони вспотели, его прошиб пот, и он инстинктивно положил ногу на ногу, чтобы не допустить никаких казусов. Всякое могло случиться, его горячая, газированная, как из сифона, кровь, да еще изрядно разбавленная алкоголем, ударила в голову и в пах практически одновременно, он заерзал на стуле и вжался в сиденье.
Матроны же за столом его совершенно не стеснялись, да и не приучены были стесняться, спокойно переговаривались, раздавая карты и пыхая вонючими беломоринами. Они прежде всего тешили сами себя, хохоча, перекрикивая друг друга и углубляясь в воспоминания, а с другой стороны, совершенно не отметали педагогический характер своих былин. Конечно же, бабы хвастались перед смущенным мужчиной своей бесшабашной молодостью и творческими возможностями тех, оставшихся в прошлом, молодых и талантливых людей, включая их самих, с которых до сих пор вполне можно было брать пример. Но у Павочки была еще одна задняя мысль — поделиться с мальчиком пикантными историями боевого и совершенно невероятного прошлого его подруги. Она почему-то не подумала, что такие истории отпугнуть не способны, наоборот, только еще сильнее могут взбудоражить пылающую еврейскую кровь Льва, которую он изрядно разбавил коньяком.
Сплошная импровизация
— Помните, как это было красиво — вдруг из темноты возникли те прекрасные двое, молодые, лоснящиеся… — продолжила Надька. Она повела перед собой рукой, как Кутузов, посылающий привет своим войскам у деревни Бородино, замедленно и многозначительно. — С безупречной физикой, без единой жиринки. На Эстерке не было ничего, кроме широкого блестящего оплечья, которое она по-тихому одолжила в театре, а на Наумке болтался золотой пояс с кистями, между которых выглядывало орудие труда. Ну и стали они… ох, даже не знаю, какое слово подобрать, девки! Они ж не просто трахались там или сношались, на матерном вообще не хочу, они же двигались под бешеную музыку, хотя музыкой это назвать было трудно, как настоящие боги, и на мой тогда уже просвещенный взгляд не было в этом ничего пошлого. У всех прям замерло сердце! Ну уж у меня точно!
Каждая из дам по-разному воспринимала происходящее на тех давних подпольных встречах, но для всех для них эти выступления были именно художественными спектаклями, стремлением к творчеству, поиску, свободе и красоте, и ни одна, даже Пава, не считала эти акты оргиями, смертным грехом или развратом. Творчество. И точка.
Лидка же была уверена, что проводили они не просто какой-то полушутейный конкурс, а некий сакральный ритуал, пусть немного дикий и странный. Гудящий огонь, открытая створка печки, черный поблескивающий уголь и эти двое, как жрецы, блестящие, словно покрытые золотом, в живом стонущем клубке. И их движения, словно пульсирующие в безумном гимнастическом припадке. Эстерка ей напоминала в том танце самку гигантского богомола с вечно поднятыми лапками с длинными коготками, которая нависала над самцом и своей жадной плотью ненасытно поглощала его, обреченного на смерть, зажевывала, вытягивала все соки, иссушала, уничтожала, знала, что тому уже точно не жить. Это смертельное соитие, эти природные магические движения были ритмичными и неотвратимыми, к тому же прекрасно музыкально оформленными зазывными Эстеркиными стонами и гортанными Наумовыми вскриками, почти рыком, словно ему чего-то недодали и он пытается забрать это силой. Ну и еще робкая захлебывающаяся скрипка да отбивающий сухую дробь барабан! Так, во всяком случае, вспоминала об этом танце Лидка. Она вдруг вышла из-за стола и встала сама в богомолью стойку, подняв руки с согнутыми кистями, словно чего-то все время с них стряхивая, и, немного выставив таз вперед, стала как-то сложносочиненно и очень поступательно двигаться в сторону Льва, во все глаза смотрящего на нее. Она отбивала каблуком в такт, подруги заулыбались, начали ей вторить и смачно подхлопывать в ладоши, одновременно еще и подкрикивая, как в Испании, когда танцуют фламенко. Лида под ритмичный и довольно слаженный топот неотвратимо и высокохудожественно приближалась к своей жертве, пока наконец Лев не выдержал, страстно вскочив со своего места, и почти в прыжке встал над ней, довольно сильно задев рукой люстру, но вовремя остановил ее, не дав сильно раскачаться. Он снова, на этот раз осторожно поглядывая наверх, вскинул руки и заходил вокруг Лиды, как молодой петушок, выпятив грудь и вышагивая одновременно важно и игриво. Лидка повернулась к нему спиной, и, совершенно не стесняясь шумных и разгоряченных подруг, прижалась к нему в танце всем телом. Павочка хмыкнула, поправила просветленные у корней волосы и демонстративно отвернулась, Надька вскочила и стала кружиться в нелепом папуасском танце рядом, да и Оля с Веточкой, румяные и нарядные от водки, принялись в такт гарцевать по комнате.
Лидка, вытянув что есть силы шею и запрокинув голову, посмотрела в потемневшие Левины глаза, наполненные любовью — так, во всяком случае, ей показалось, — и еще сильней вжалась в него спиной. Руки она не опускала, они танцевали у его головы свой богомолий танец. Он следил за ними, они вводили его в некий транс, мерно и изящно покачиваясь перед глазами. Каждый пальчик исполнял свой отдельный танец, запястья изящно изгибались в такт неслышной музыке. Лида полулегла ему на грудь, прижалась, приникла, закрыла глаза. И он увидел, как ее рука резко покрылась мурашками.
Почему-то именно эти мурашки и эти по-змеиному танцующие руки у его головы запустили во Льве древний природный процесс — в одно мгновение его кровь из головы по венам ливанула в самый низ живота, все пять литров, как показалось ему. Льва ошпарило кипятком изнутри, и настолько горячим и бурным, что ему пришлось невольно согнуться пополам. Лида удивленно отпрянула, а он сел в позу роденовского мыслителя и сделал вид, что вдруг почему-то нестерпимо устал, запустил пальцы в волосы, закрыв лицо, и отчаянно попытался охолонуться, представив себе айсберг, огромный, ледяной, плывущий посреди холодного океана. И его, крохотного, сидящего на самой его верхотуре в надежде хоть чуть остудить свое желание. Но нет, ничего не вышло. Воображаемый айсберг начал растапливаться под натиском закипающей мужской крови, несуществующий лед под ним стал подтаивать, просел, он это даже отчетливо почувствовал, и горячая вода стала потоком извергаться вниз. Льва заметно передернуло, он шепнул Лиде: «Сейчас вернусь» — и попытался быстро выйти, почти выбежать из комнаты, прикрыв набухшую ширинку рукой, чтобы не опозориться, как мальчишка, при всем честном народе. Но быстро выбежать не получилось. Он зацепился ногой за стул, протяжно охнул, словно ушиб душу, скорее, даже завыл и решил, что жизнь закончилась. Или началась заново.
Лидка узнала этот его природный и такой знакомый стон, в мгновение оценила ситуацию и инстинктивно бросила на пол тарелку, которую схватила со стола — надо было срочно чем-то переключить внимание опытных девушек. Тарелка разбилась, все закудахтали, и Лева был спасен от подросткового позора. Выскочил из комнаты и надолго закрылся в ванной.
— Иногда мне кажется, девки, что всего этого не то что не было, — вслух подумала Лидка, — но и не могло быть в принципе. Что мы творили… А сейчас это вспоминается просто как сон, вот что значит безумство, молодость и страсть! Но ведь красиво же было, признайтесь!
— Красиво — не то сло-о-ово, — протянула Веточка — мы же все тогда были влюблены, а любовь, как говорил мой любимый Зигмунд (так она называла Фрейда), — это самый проверенный способ преодолеть чувство стыда, которое в нас как таковое отсутствовало. И ведь мы внутренне были гораздо более аморальными, чем могли себе вообразить. Ну ладно, не аморальными, а бесшабашными. Да, наверное, так точнее, бесшабашными и при этом безупречными! Ведь чем безупречнее человек снаружи, тем больше демонов сидит у него внутри. И вот все эти демоны вырвались из нас тогда на волю. Страшно вспомнить.
Лидка махнула стопку и глубоко затянулась сигаретой, прикрыв глаза от вездесущего дыма.
— Лидок, — обратилась Веточка к Лиде, — а ты уверена, что обо всем этом разврате надо вспоминать при твоем молодом человеке? Он даже не выдержал, сбежал!
— Ну мы же без особых подробностей, а так, влегкую. Ничего страшного в этом не вижу. Пусть учится. Потерпите, детки, дайте только срок! Будет вам и белка, будет и свисток! — бросила учительница.