– Что-то мне не по себе здесь, старик, – прогудел Гарик из-под маски в ответ его мыслям.

– Пошли отсюда – велел врач, торопливо собрав детей возле себя.

После того как выспались, разговоров хватило на целую неделю. Все вспоминали, какого страху натерпелись. Ирка говорила, что ничего особенного она не увидела, и больше никогда туда не пойдет. Тем не менее в глазах ее стоял ужас. Рустам хвалился тем, что ни капельки не испугался ни зверя, ни ночной птицы. Наташка поддакивала, восторженно глядя на него, и рассказывала маленькой Сакине, что видела избушку на курьих ножках, где живет злая ведьма из маминой сказки. Она ест людей, потому вокруг так много костей. Сакина пугалась и ахала. И лишь один Максим был очень задумчив. Впрочем, невесел был и Михаил – он все пытался вспомнить, видел ли он идола в первый приход сюда после Катастрофы, когда он был на Сетуньском Стане с Ланкой. Может, идол уже стоял там, а они просто не заметили? Потому что одно дело – если он остался там со времен Катастрофы, и совсем другое – если кто-то продолжает посещать Сетуньский Стан и творит на нем странные и зловещие обряды, зажигая огонь перед деревянным болваном. И даже если идол там был всегда, кто-то же повесил череп на столб – уж это явно было сделано не так давно. Говорить об этом с Ланкой Михаил не хотел – у нее и так крыша едет, а если поделиться тем, что его мучает, она просто свихнется окончательно. Нельзя наваливать на нее еще и это. Она и так чуть в обморок не упала, когда поняла, куда они ходили. Михаил приготовился опять выносить ее обиды и слезы, но она, придя в себя, ничего ему не сказала. От этого было даже тяжелее – если бы она спорила, можно было бы возражать. А она глядела так, словно он по незнанию сотворил что-то непоправимое, и теперь помочь уже ничем нельзя. А что он, собственно, сделал такого? Просто показал детям, в каком мире им придется жить. Когда-нибудь все равно пришлось бы.

Светлана вглядывалась в лица детей, стараясь понять. Она не хотела, чтобы Михаил вел их на холм, но разве можно было их остановить? То, что тянуло их туда, было сильнее ее. Она-то сразу поняла, еще той ночью, когда впервые после Катастрофы увидела обнесенное забором из жердей место, что теперь все изменилось. Черная речка, которую они перешли по пути, стала границей между двумя царствами – Явью и Навью. На том берегу начиналась Навь, царство мертвых, и не следовало лишний раз туда соваться. Мертвых теперь стало слишком много, вот в чем беда. Их и было-то уже немало, убитых за все века, да еще во время Катастрофы сколько народу погибло. Конечно, им хочется установить свое царство на всей земле. А противостоят им отдельные очаги тепла – и в тех царит раздор. Метро не выстоит долго, раз в нем тоже началась смута, и скоро там скатятся в первобытную дикость. У их маленького бункера еще есть надежда – дети вырастут, они будут другими и, может, сумеют не повторять ошибок родителей. Но мертвые берут свою дань… они забрали Гулиного ребенка, потом второго, и до сих пор им мало. Ланка боялась сознаться самой себе, но в ней крепла уверенность, что они уже забрали и его – ее суженого, который обещал найти ее здесь, что бы ни случилось. Тогда, на Сетуньском Стане, во тьме, среди валявшихся везде костей, она поняла – ждать его уже бесполезно. Наверное, и ей бы стоило отправиться к нему, в страну теней. Но Миша, добрый, нелепый, ничего не понимающий, удерживал ее. А потом появились дети, и получилось, что она – на стороне жизни. Тот, другой, лишь изредка приходил во снах, упрекал, грозил, звал к себе. Она ведь обещала его ждать и не дождалась. Сына его бросила там, в метро – может, он тоже уже умер? И теперь Ланка бессвязно бормотала, обращаясь к идолку из темного дерева – просила уберечь еще живых своих детей, позволить им вырасти и набраться ума. Идол бесстрастно глядел на нее, скаля зубы, и она не знала, были ли услышаны ее молитвы. Но если кто и услышит, то он… а не тот бог, который позволил себя распять. И видно, кто-то внимал ее мольбам, иначе они все здесь были бы уже мертвы – как тот бедняга Антон, как Федор, как дядя Гена. Но те, кто помогал ей, не собирались отказываться от своей доли. И Ланка вглядывалась в лица детей, пытаясь понять, кого из них мертвые отметили своей печатью и заберут следующим.