Его слова звучали у меня в ушах, когда я ехал на такси домой, звучали, когда я сидел за столом, уставившись в свои заметки. Воспоминания о Питт-стрит и Рите Флорес — ее взгляды, движения, вопросы, кивки Вайнс и Маккью — казались все более зловещими, и трудно было стряхнуть ощущение обреченности. Еще нет никакой уверенности, что дело пахнет обвинением, сказал я себе, тем более судебным процессом, и нельзя быть уверенным в решении присяжных, даже если до этого дойдет. Но если дойдет, я знал, последствия будут вполне предсказуемыми: публичное унижение для Дэвида и Стефани, их профессиональный и личный крах. Я вспомнил слова Стефани: «В глубине души он ждал, когда его поймают с поличным и накажут». Неужели Дэвид, отвечая на объявления в Интернете, принимал во внимание судебный процесс?

Я открыл ноутбук. Можно недоумевать и беспокоиться всю ночь, но Дэвиду и Стефани от этого не будет никакого толку… хотя толку и до сих пор особого не было. Нужно звонить, проверять алиби Вернера, но попробуй найти кого-нибудь в пятницу вечером, особенно человека из театрального мира. В заметках оставались нестыковки, требующие прояснения. А еще на кухонном столе лежали резервные копии и диски, которые я забрал из секции 58 в «Крик селф-стор». Несколько часов отвратительного видео. Я знал, что должен просмотреть все, но в тот момент не мог себя заставить. «Проваливаемся в выгребную яму».

Я вздохнул, постучал пальцами в лубках по столу. На ум пришла другая фраза Майка: «Ты размышлял над вероятностью, что следствие все же на правильном пути?» Разумный, обоснованный вопрос. Я и сам им задавался в связи с другими клиентами. Однако теперь я крепко задумался: может, в данном случае я просто не желаю знать ответ?

— Черт, — сказал я громко и услышал, как поворачивается в замке ключ.

Клэр открыла дверь и остановилась на пороге, глядя на меня.

Потом покачала головой.

— Надевай пальто. Если тебя ждет долгая ночь, заполненная размышлениями, то по крайней мере сначала подыши воздухом и поешь.

Она повела меня на юго-запад, в «Доктор Вус», нью-йоркскую ипостась наимоднейшего лос-анджелесского кафе, любимое место модной тусовки. Обычно по вечерам там невозможно было достать столик, тем более в пятницу, но Клэр поколдовала, и через десять минут мы уже держали в руках меню.

Я заказал имбирный эль, а Клэр — вино, на столике горела свеча, невнятные разговоры накрыли нас, как шатром. Тепло, полумрак и шум создавали иллюзию уединения, и я чувствовал, как тону в собственных мыслях. Клэр взяла меня за руку. Я посмотрел на нее. Волосы рассыпались по плечам и на фоне черного свитера казались почти белыми. Лицо словно светилось, а пальцы были гладкими и прохладными.

Я ожидал, что Клэр будет задавать вопросы: где я был, как работа, что со мной происходит, — а у меня нет ни ответов, ни сил искать их. Но Клэр ничего не спросила. Наоборот, улыбнулась и заговорила — подумать только — о недвижимости: о двенадцати квартирах, которые посмотрела за день, о возмутительных ценах, об отвратительной меблировке, об эксцентричных хозяевах, о фашистских советах кооперативов и капризных агентах по недвижимости. Это был ироничный, непринужденный монолог, прерываемый официанткой и едой, и от меня ничего не требовалось — только смеяться, что я делал довольно часто, хотя и начал не сразу.

По дороге домой Клэр обняла меня и взяла за руку. В холодном воздухе ощущался аромат ее духов.

— Мне надо работать, — сказал я.