Из конторы Майка я дошел до Гранд-сентрал и сел на поезд номер 7 до Куинса. В Лонг-Айленд-Сити пересел на линию Г в сторону Бруклина, сошел на Гринпойнт-авеню и двинулся на восток по Гринпойнт, на север по бульвару Макгиннесса и снова на восток по Фримен-стрит.

«Крик селф-стор» занимал половину кирпичного здания старой фабрики на Фримен-стрит, в квартале, который — вероятно, из-за близости к заливу Ньютаун-крик и к огромному заводу по очистке сточных вод — никто даже не пытался реконструировать. От холодного воздуха у меня болели пальцы, но он же сбивал вонь.

Через двери армированного стекла я прошел в небольшой холл. Там обнаружились деревянная лавка, до блеска отполированная многими сидевшими на ней задами, стена, увешанная объявлениями с габаритами камер и ценами, и списки правил и ограничений — последние сводились в основном к «Никаких ядерных отходов» и «Никакого домашнего скота». Дальше еще одни армированные двери и слева — забранное решеткой окошко.

За окошком сидела латиноамериканка лет двадцати с золотой сережкой в носу. Она ела то ли ранний ленч, то ли поздний завтрак. В холле пахло яичницей и жареным луком. Девушка выдала мне пюпитр, бланки и указала на лавку. Я сел и нашел в рюкзаке ручку. Писал я медленно (с такими пальцами выбирать не приходилось) и успел хорошо разглядеть и холл, и окошко. За ним виднелся маленький кабинетик с лысым толстяком. Внимание толстяка занимало нечто в бумажном пакете — вероятно, банка пива «Бад» и нечто на экране компьютера — вероятно, покер. Перед девушкой на столе стояли три маленьких монитора. Один показывал входную дверь под каким-то странным углом, второй — погрузочную платформу, третий — статические помехи. Вполне удовлетворительная система безопасности, по-моему. Я вытащил бумажник и подал заполненные бланки в окошко.

Лысый не спеша проводил меня к грузовому лифту. Мы поднялись на два этажа, и он повел меня дальше по тускло освещенному лабиринту с многочисленными металлическими подъемными дверьми. Остановились мы возле секции 137 — милое местечко десять на десять со стенами из оранжевого гофрированного пластика и лампой дневного света в проволочной сетке. Толстяк ушел. Я выждал, пока громыхнет грузовой лифт, для верности помедлил еще немного. Было холодно, градусов шестьдесят,[12] пахло пылью и пластмассой. В наступившей после грохота лифта тишине слабо слышались звуки хип-хопа, но откуда — непонятно.

Я закрыл секцию 137, нашел лестницу и спустился на один этаж. Холли занимала секцию с номером 58; поиски заняли некоторое время. По пути мне попались несколько человек: двое, переругиваясь, заносили коробки, двое других, более мирно настроенные, коробки, наоборот, выносили; в дверях одной секции стоял художник и смешивал на палитре зеленую и белую краски; пожилая женщина с заплаканными глазами толкала ручную тележку. Никто не обратил на меня внимания. Секция 58 оказалась в тупике тихого коридора, и я вздохнул с облегчением, не увидев печатей или желтых полицейских лент. Засов вделан в пол, на нем средних размеров замок. Он был тусклее, чем тот, что я принес в рюкзаке на замену, но я сомневался, что это заметят. Я положил рюкзак на пол и оглядел коридор. Никого. Я вытащил болторезный станок.