Кошка – прирожденный охотник. В природе мыши – ее главный объект охоты. В любом состоянии – сытыми или голодными – они выходят на мышиную охоту. Кошки испытывают наслаждение и особый вид гордости, когда зацапают мышку. Они соблюдают при этом обязательный некоторый ритуал. Где бы ни попалась мышка в зубы кошки – на пустыре, во дворе, на огороде – домашняя кошка не станет ее там кушать, а непременно притащит в избу. Она идет при этом очень уверенно. А по ее глазам видно, что кошка удовлетворена охотой и гордится собой за проявленную ловкость, терпение и сноровку. Всем видом своим она демонстрирует хозяевам избы, что верно несет службу и не зря ест их хлеб. Иногда она затевает с плененной мышкой игру: отпускает ее на время и зорко следит за ней. Как только мышка начинает двигаться, кошка опять набрасывается на нее и ловко ловит.
Я наблюдал за этим не раз, бывали случаи, когда кошка допускала промахи, и мышка успевала забраться в нору и исчезала в подполье. После этого кошка разочарованно и удрученно смотрела в мою сторону, и весь вид ее говорил: «Вот видишь, что произошло, это ты сглазил». Однако кошка долго не горевала: мышей на воле было предостаточно.
С городскими кошками, конечно, все значительно сложнее. Они требуют от хозяина большего внимания и ухода. Кошка, которую дети принесли в нашу квартиру маленькой, довольно быстро выросла и стала настойчиво проситься на волю. Мы ее начали выпускать. Приходя с улицы, наша любимица теребила ногтями квартирную дверь и сильно мяукала. Если дома кто-то был, ей открывали дверь. Если никого не было, она спускалась вниз и караулила наш приход, выглядывая из подвала. Мышей домой кошка никогда не приносила и, видимо, вовсе не ловила их. Однако один раз она принесла в зубах воробья и получила от нас за это нагоняй. В дальнейшем охотой на птичек она не занималась. Периодически кошка радовала и одновременно озадачивала нас котятами. Дети их любили страстно и подолгу с ними играли. Повзрослевших котят отдавали в хорошие руки.
Однажды встретил меня сосед по площадке и спросил: «Петрович, у вас мыши водятся?» Я ответил, что нет, мы держим кошку. А он с каким-то явным удовольствием добавил: «Я уже 15 штук в своей квартире поймал». Сказал мне это как-то просветленно, как будто иномарку по лотерее выиграл. А я про себя подумал: «Этот человек прекрасно выполняет кошачьи обязанности».
Вскоре после этого разговора, придя домой, я заметил, что кошка сидит, затаившись, возле встроенного в кухонной кирпичной стене «хрущевки» шкафчика-холодильника. Она даже не подбежала ко мне, что раньше всегда делала. Я тоже присел с кошкой рядом. Ей это явно понравилось.
А в шкафчике было слышно легкое шуршание пакетов. Мое подозрение пало сразу на мышь. Кошке я решил подсобить: взял в руки веник и быстро открыл дверцу шкафчика. Просунув в отверстие веник, я выбросил вместе с пакетом на кухонный пол обезумевшую мышку. Она засуетилась и засеменила ножками вблизи кошки. Я успел подумать, что моя миссия закончена: теперь в работу включится кошка. Но, увы! и ах! Кошка, подняв хвост, стала панически пятиться от мышки и, озираясь, начала наблюдать за ней, забившись в угол. Впервые в жизни я стал свидетелем настоящего кошкиного позора: домашняя городская кошка ретировалась от мышки. Не кошка, а я не позволил убежать мышке. Мне пришлось веником подогнать мышку еще раз прямо к носу кошки, но та задрожала всем телом, махнула через мышку и веник и забилась в страхе под кровать. Я окончательно понял, что для домашней городской кошки лучшая мышь – это добротная мясная колбаса.
Очень жалею, что позорное бегство кошки от мышки не заснял на камеру – зрелище невероятное.
А мышку в пакетике я отнес коту, который постоянно жил в подвале. Толк в мышках он понимал и, естественно, церемониться с ней не стал.
«Невесты»
Новогодние праздники стали у нас длинными, затяжными. Целых десять дней люди, не умеющие себя занять, ломают головы, на что бы потратить эти денечки. Ну была бы весна или лето в разгаре – тогда эти вопросы не возникали бы. Когда солнце ласкает и природа в цвету, иди куда хочешь, нигде не прогадаешь. Любишь землю – копайся в огороде, любуйся цветами, пением птичек, дыши полной грудью и развивай мускулы. Любишь рыбачить – вставай чуть свет и беги сломя голову на реку или озеро. Не давай покоя никакой рыбе: лакомой приманкой привлекай ее на крючок. Даже если ничего не поймаешь, все равно хорошо проведешь время: позагораешь, покупаешься и на счастливцев поглядишь. Кто-нибудь ведь сумеет вытащить рыбину, о которой будет потом годами рассказывать, что чуть не сорвалась с крючка, а была огромная, вот такая…
А тут зима в разгаре. Кто ее любит, если по-честному спросить? Уж разве певцы-неудачники, вроде тех, что восторгаются своими же «шедеврами», вроде: «Что те надо?» Мне, например, от таких певцов ничегошеньки не надо. Да если по-хорошему-то разобраться, с них и взять-то нечего. Если и было что-то, то оно давно исчезло, как сон или утренний туман. Скорее всего, ночью исчезло. Об этом они и поют.
Зима, конечно, нравится Деду Морозу и Снегурочке. Это, как говорится, их хлеб насущный: веселят честной народ и «бабки» зарабатывают. В Москве очень даже неплохие. Эти персонажи весь праздник и на морозе пляшут, и в телевизоре, и по домам еще ходят. Ходят – чего-то набираются.
Встречая Новый год, я загляделся на одного Деда Мороза в телевизоре. Пришел я к другу, а Дедушка Мороз при всех своих регалиях уже чудодействует на экране, Прямо как Алан Чумак. Всех сильно заряжает, как Чумак воду, неуемным весельем. И я подсел на диван, где дочки моего друга уже прыгали от удовольствия, которое творилось на экране. Младшей, Кате, исполнилось пять лет, а Свете – десять. Перед ними и передо мной Дед Мороз и пел, и плясал, и какие-то трюки исполнял не хуже самого Юрия Никулина. Меня-то не вдруг, а девичьи сердца он покорил сразу: девицы влюбились в него обе. Им очень не хотелось с ним расставаться, но программа, как всегда, оборвалась на самом интересном месте. Девчонки, смотрю, поникли на диване, как цветы в жару без долгого полива. И тут донеслось до меня от старшей: «Катя, у меня все равно больше шансов выйти замуж за этого дедушку». – «Это почему же?» – встрепенулась младшая. – «А потому, пока ты растешь, он уже умрет». – «Нет и нет, он такой румяный, бодрый и плясун хороший. Такие быстро не умирают. Тебе, Света, никто не поверит».
Я, сидя на диване, поверить в это никак не мог.
Тень от подсолнухов
С раннего детства, обездоленного войной, знакомо мне это красивое, могучее и полезное растение. Подсолнух… В самом названии его отчетливо слышится и пробивается сквозь толщу туч яркое ласковое солнце. Не знаю, есть ли еще на Земле подобное растение, которое так любит солнце: в цвету подсолнух во все глаза следит за нашим светилом и неизменно поворачивает вслед за ним свою голову, подставляя ее волшебным целительным лучам. Наверное, в знак благодарности светилу подсолнух и головку свою сформировал на манер солнышка: в цвету она отливает золотом и такая же лучистая, как солнце.
В течение нескольких месяцев в покрытых золотом ячейках созревают семечки – чудный деликатес для детей и взрослых. Признаком созревания семечек служит опять-таки золотистый цвет тыльной стороны головки. В момент полного созревания эта сторона головки из зеленой становится яркой золотисто-лимонной.
В нашем деревенском послевоенном детстве семечки очень и очень любили и дети, и взрослые. Никаких сладостей на селе тогда практически не было. В их отсутствие составляло большое удовольствие щелкать семечки. Их выращивали на каждом огороде – оставляли под подсолнухи пару-другую бороздок, не засаженных картофелем. Эти параллельные борозды, тянущиеся через весь огород, живы в моей памяти по сей день. Я часто любовался и трогал руками мощные высокие растения, покрытые разлапистыми шершавыми листьями и увенчанными наверху первоначально маленькими головками. К середине лета головки разрастались и матерели: в них созревали наши любимые семечки. Головки были порой очень большими и клонили стебли по дуге книзу. Такие головки мы называли часто «решетами». Срезая или срывая решето, мы порой не вылущивали семечки, а доставали их пальчиками по одному из ячеек, расположенных в красивых симметричных спиралевидных дорожках. Спелые семечки грызли и в свежем виде, и вылущенными, и высушенными на солнце или в печи. Сушеные и поджаренные казались еще вкуснее.
Колхоз тогда возделывал в небольшом количестве подсолнухи, и не только для силоса. Для этого поле выбиралось, как правило, подальше от деревень. Любой председатель хорошо разбирался в пристрастиях сельчан к семечкам и особенно многочисленной тогда детворы. Однако ни дальние расстояния, ни строгие запреты не могли удержать нас от соблазна сбегать на облюбованную плантацию и сорвать там две-три головки подсолнухов.
В ту пору довольно жестко культивировались севообороты: они позволяли чередовать различные культуры на одной площади в разные годы. Такая практика при той культуре земледелия показывала, что подсолнечник довольно стоек и живуч. Будучи посеянным на поле один раз, он в некоторых количествах произрастал там еще год-другой, появляясь из семечек «падали» прошлого урожая. Таким образом, подсолнухи в разреженном виде частенько виднелись в посевах овса, пшеницы и прочих культур. Там они порой чувствовали себя даже в более благоприятных условиях: никто их рядом не теснил, не затенял и не угнетал. Они и созревали там быстрее. Об этом мы знали и держали на примете такие плантации. Однако председательский запрет распространялся и на посещение таких полей: наверное, мы топтали посевы основных культур. Но думаю, что подобный запрет осуществлялся еще и потому, что он соответствовал господствующему тогда негласному лозунгу: пусть пропадет все, но чтоб никто не пользовался. Реальная жизнь заставляла нарушать эти запреты.