Belle

Нацепив на себя алюминиевую кольчугу и застегнув пояс с таким же алюминиевым мечом, пошел к выходу на сцену под дружные посылания меня к черту верных друзей. Около выхода стояли Магомаев, Женя и Высоцкий, уже переодевшиеся. Я волновался и, скорей всего, это было заметно, как бы я не пытался это скрыть, так как Муслим подошел ко мне, положил руки на плечи, посмотрел в глаза:

– Все будет хорошо, – сказал серьезным голосом, потом как-то подоброму улыбнулся, – мы готовы, ты готов, и я уверен, что после того, как мы споем, о тебе заговорят в двух странах, как минимум, а скорей всего во всем мире, так что соберись, и давай им покажем, что мы лучше понимаем Гюго, чем сами французы.

Отпустив мои плечи, еще раз улыбнулся, а в это время Владимир похлопал меня по плечу, просто, без слов, и знаете, это был такой заряд уверенности – когда вот такие люди верят в тебя, это многое значит. Я оглядел своих, не побоюсь этого слова, друзей и рассмеялся открыто и заразительно, судя по их, хоть и недоумевающим лицам, но также появляющимся улыбкам.

Отсмеявшись, я все же пояснил свой смех, чтобы они не подумали, что это нервный срыв или, еще хуже того, что я смеюсь над их поддержкой.

– Ох, Муслим, твой наряд прям как раз подходит к данной ситуации.

Буквально на секунду он завис, обдумывая мои слова, и сразу после этого покачал головой, будто растроенный моими словами, после чего перекрестил двумя перстами и со словами "Отпускаю тебе грехи твои, сын мой" протянул руку для поцелуя, но и мы не лыком шиты, обозначив поцелуй, прошептал "Благодарю, падре". И после этого грянул смех, уже всех четверых и даже кого-то сзади, кто, видать, присутствовал при этой сценке. На что администратор, которая следит за выпуском артистов на сцену, шикнула на нас, но это было как-то не грозно, как она хотела изобразить, виной тому улыбка и смешок, прорвавшийся из ее уст. Я уверен, что когда-нибудь этот момент кто-то из нас расскажет людям либо в интервью, либо на какой-то передаче, где собираются артисты и делятся своими историями, байками.

Со сцены было слышно представление песни "Бель". И в это время в зале начал гаснуть свет, погружая в темноту. Выпускающая шепотом позвала Владимира.

Мари была в прекрасном настроении: пускай слов песен, которые поют, она и не понимала, но зажигательные мелодии и прекрасные голоса не оставляли ее равнодушной, особенно после слов переводчицы, что пока все исполненные песни были сочинены прекрасным молодым человеком, который аккомпанировал на рояле. Юноша выглядел на лет восемнадцать-девятнадцать, прекрасно сложен, видно, что постоянно поддерживает свою форму, пронзительные голубые глаза, красивое лицо, а после того, как он еще и сам спел прекрасным голосом, юноша почти покорил тридцатипятилетнюю жену директора филиала CBS во Франции и лучшую подругу Моник Ле Марси, программного директора RTL (французское радио).

После выступления казаков ведущие начали вновь говорить, и переводчица пояснила, что следующая песня – подарок для прекрасных женщин Франции, присутствующих в зале, и песня будет на основе произведения Гюго "Собор Парижской Богоматери". Прекрасная и грустная история, Мари не раз ее перечитывала; песню опять написал тот юноша, и исполнять будет вновь Александэр, но не один, а с двумя певцами.

В зале стал гаснуть свет, а на сцену вышел в свете луча софита горбун, заиграла тихая музыка, и первые слова шокировали – голос немного хриплый, но тем не менее приятный, запел на французском.

Вдруг зажегся второй софит и в его луче стояла прекрасная черноволосая девушка склонившая голову, она начала танцевать было понятно, что горбун обращается именно к ней пытаясь, но и при этом боясь даже прикоснуться к ней, девушка же видно, что даже не замечает попытки его она вся в танце.

И вот софит, что освещал горбуна потух, а на сцену вышел священник. Голос прекрасен, но как же все внутри Мари было против тех слов, что вырывались из его уст, и девушка, танцующая на сцене, полностью была согласна с возмущенной Мари: те движения и взгляды, что кидала Эмиральда на падшего священника, подтверждали это. И вот третий вышел на сцену, тот юноша, что задел сердце Мари. Какой же голос, он пробирает до самых глубин души. Эсмиральда также заворожена была им, девушка тянулась к нему, но, боже, помня, к чему привела любовь Эсмеральды к капитану стражи, Мари хотелось закричать, а еще лучше подойти и дать пощечину. Эта двоякость: с одной стороны, ненависть к изображаемому, и, с другой стороны, восхищение сочинившим и поющим молодым человеком – просто разрывала сердце, и когда на последних словах Александра у Эсмиральды на глазах появились слезы, у Мари они тоже потекли. Вот девушка уже лежит мертвой на сцене, а трое мужчин поют уже вместе склонившись над ней. На последних звуках песни Мари словно подкинуло, и женщина аплодировала так, как никогда это не делала. И ведь она была не одна, весь зал стоя аплодировал певцам, а у многих женщин предательски блестели слезы, пусть многие не поняли, о чем пели на сцене, но то, как все это преподнесли зрителям, не оставило ни одного равнодушным.

На сцену вышли ведущие, и Мари вновь начала прислушиваться к переводчице, которая пояснила разыгрываемую сценку между ведущими и Александром. "Господи, какой он красивый и талантливый – думала Мари. – Надо обязательно после концерта поговорить с ним, ведь он должен прекрасно говорить на французском, если смог на нём сочинить такую песню, а еще так будет проще понять, какой он как человек".

Вторая часть Марлезонского балета

А тем временем на сцене.

– Александр, вы нас опять удивили. Почему, да и вообще, как вы решились на написание песни на французском, – первой заговорила Анна.

– Я восхищаюсь Францией, ее историей, ее культурой, ее людьми, а главное, ее прекрасными женщинами, – в зале на последние слова раздались смешки, – это первое, что я хотел бы сказать, а во-вторых, когда я прочел роман Гюго, песня родилась сама собой, ну, а так как читал я его в оригинале, то и песня писалась на французском и, честно говоря, я даже не понял, что пишу на французском, настолько меня захватила мысль выразить все то, что у меня творилось на душе, и, уже только написав заключительные слова, откинувшись на спинку стула, вновь взглянув на то, что я писал, я понял это.

– Жаль, Александр, – на мой недоуменный взгляд Кириллов пояснил. – Жаль, что вы столь прекрасную песню сочинили на французском; точней, я хотел сказать, жаль, что многие в нашей стране не поймут слов.