— Твои родители умерли, да? — спросила Дарлин, наблюдая за тем, как Рауль изящно сморкается в кружевной платочек.

Лотофаг был вынужден прервать свой рассказ, чтобы обдумать ее слова.

— Нет, едва ли. Я уверен, мне бы сообщили… да. — Он уверенно кивнул. — Мне бы безусловно сообщили об этом.

— Вы поссорились?

— О нет. Мы прекрасно ладим друг с другом. Во всяком случае, поладим, если когда-нибудь встретимся.

Рауль улыбнулся при виде ее замешательства.

— Видишь ли, дорогая, их родительские обязанности по отношению ко мне закончились, когда я достиг совершеннолетия, а на Адонии этот возраст наступает в шестнадцать лет. Одновременно с этим прекращаются правительственные выплаты на содержание ребенка. Я должен был научиться жить самостоятельно, найти свой путь в мире. Родители благословили меня, вручили мне на прощание электронные щипцы для завивки волос на десять программ, и с тех пор мы не встречались.

— Ты хочешь сказать, что воспитание детей у вас считается работой?

— А чем же еще оно может быть? — удивленно спросил Рауль. — Так или иначе, большинство детей рождается в пробирках. Я называю своих родителей «мамой» и «папой», но скорее всего, они не являются моими биологическими родителями. Государство платит родителям за воспитание детей, и они получают дополнительную премию, если дети вырастают здоровыми и красивыми. Что и произошло в моем случае, — добавил он, пригладив волосы и удовлетворенно изучив свое отражение в одном из зеркал, которых на адонианском корабле было великое множество. — Мои родители заработали на мне довольно приличную сумму, так что мы в расчете.

— А взаимная привязанность? — неуверенно спросила Дарлин. — Сохраняется ли эмоциональная связь между родителями и детьми?

— В этом нет необходимости, — заверил ее Рауль. — На самом деле это даже вредно. Люди вроде тебя — только не обижайся, дорогая, — страдают от всевозможных комплексов. К примеру, ребенок мог ненавидеть своего отца, но любил мать или наоборот. Эти комплексы приводят к всевозможным сексуальным проблемам, порождающим новые комплексы. У нас нет ничего подобного. Ты была женщиной, запертой в мужском теле. Вспомни, как ты страдала в своем обществе! На Адонии подобная ошибка была бы обнаружена и исправлена уже в двенадцать лет.

Щеки Дарлин пылали. Она не стеснялась беседовать с друзьями о себе и своем прошлом, но ей хотелось, чтобы Рауль говорил потише. Несколько адонианцев, раньше подчеркнуто смотревших в другую сторону, теперь с интересом разглядывали ее.

— А как же нежность? — спросила она, поспешно сменив тему. — И любовь?

— Сентиментальные эмоции, — фыркнул Рауль, махнув кружевным платочком. — Я рад сообщить, что мы по большей части избавились от них.

— По-моему, в твоем случае избавление было недостаточно успешным, — с улыбкой заметила Дарлин.

Малыш, завернувшийся в свой плащ и нахлобучивший шляпу, безмятежно спал. Его голова покоилась на коленях Рауля.

Лотофаг с нежностью взглянул на своего друга.

— У меня есть некоторые изъяны, — со вздохом признал он и снова посмотрелся в зеркало. — К счастью, они имеют внутреннюю природу и не отражаются на внешности. Кстати, о внешности: мне нужно переодеться перед посадкой.

Рауль осторожно переместил своего друга в более удобное положение, уложив Малыша в гнездо, свитое из мягких подушек, и удалился. Он уже дважды переодевался — первый раз перед пересадкой с космоплана на челночный лайнер и второй раз по прибытии на борт лайнера.

Дарлин привыкла к челночным перелетам, где пассажиры в мрачном молчании сидели на своих местах. Им не терпелось приземлиться, покончить с утомительной поездкой и заняться своими делами. У адонианцев все было по-другому. Полет на челноке превратился в вечеринку, в пиршество красок, движения и веселья, щедро сбрызнутое экзотическими духами.