— Аккуратность уважаю. Люблю, когда вокруг порядок, все блестит. И сама чтоб сияла. Понимаешь? Чтобы люди мной любовались.
Мужчин Лида делила на две категории: симпатичные и противные. Последних не могла терпеть. О тех же, которые нравились, могла говорить сколько угодно. Вот и сейчас:
— Знаешь, с каким я вчера мальчиком познакомилась? — придвинувшись вплотную к Даше, заговорила она. — Симпатичный до безумия.
— Путейский мастер? Из техникума? — спросила Даша. — Ты о нем рассказывала.
— Ты про того молокососа? — возразила Лида. — Отшила! Вчера целый вечер преследовал. А этот из Грузии, подстанцию приехал строить для электровозов. Волосы черные, глаза черные, даже зрачков не видно, а усы…
Закрыв глаза, покачала головой и продолжала:
— Ему еще и сорока нету, а виски седые. Красиво, правда? На черных волосах серебряные паутинки.
Даша, почувствовав на себе посторонний взгляд, повернула голову и вздрогнула: недалеко стоял высокий, плечистый парень и внимательно слушал их разговор. Из-под распахнутого ворота вельветки виднелся треугольник полосатой тельняшки. То был Тихон Торубаров, слесарь из паровозного депо. Даша хотела подать подруге знак, чтобы та замолчала, но смутилась почему-то. Тихон сам дал о себе знать.
— У твоего мальчика внуков, случайно, нет? — басом спросил он.
Лида оглянулась. В глазах ее сверкнул острый огонек. Она улыбнулась, обнажив ровные белоснежные зубы. Так улыбалась она только тем, кому хотела понравиться.
— Тиша! — воскликнула она. — Ты, как всегда, вовремя!
Лида шагнула к нему, взяла в свои руки его большую ладонь, ласково погладила ее.
— Ох, Тиша, устала я до безумия! А около будки целая гора мусора дожидается. Помоги, родной.
Тихон оживился, скуластое лицо озарилось простодушной улыбкой. Лида легонько толкнула парня в плечо:
— Идем, идем, Илья Муромец. Кто меня еще пожалеет?
2
А в это время через перронную калитку, на которую показывали внушительные стрелы с надписями: «Выход в город», ломились пассажиры с чемоданами и узлами. На перроне задержались лишь те, у кого потяжелее багаж и кому некуда было торопиться.
Среди них был военный в новой, ладно пригнанной шинели, с погонами старшего сержанта. Он уже успел освободиться от своего багажа, сдав его в камеру хранения. Вещевой мешок можно было бы поместить тоже в чемодан, но старший сержант об этом сразу как-то не подумал, а сейчас возвращаться в камеру не хотел.
На привокзальной площади сержант осмотрелся. За три года многое здесь изменилось. Напротив неказистого здания вокзала, где раньше зеленел скверик, вытянули журавлиные шеи башенные краны: строится новый вокзал. Трамваи не поворачивали, как раньше, на привокзальной площади, а проходили мимо, в сторону депо. За стройкой начиналась Шоссейная улица. Она тоже стала иной. Вместо бараков выросли двухэтажные дома, похожие друг на друга, словно близнецы. Солнце только что взошло, и лучи его легли на асфальт, отразились в окнах домов. С Шоссейной улицы старший сержант повернул влево. Дорога устремилась в гору. Тут все осталось по-старому. В узких переулках щетинился бурьян, припудренный инеем, по косогору врассыпную сутулились домики. Из переулка к домикам тянулись пешеходные тропки. Одна из тропок и привела его к дому Круговых. К желтому забору привален знакомый осиновый пень, покрытый «костяными» грибами. Пень заменял скамейку.
Старший сержант толкнул рукой калитку. Навстречу, гремя цепью по протянутой проволоке, выскочила лохматая овчарка. Она ощерилась, обнажив желтые клыки, сердито зарычала.