И тогда, в сорок третьем, и в том еще более далеком — сороковом, когда расписались они в сельсовете с Иваном, укрыло землю белым. Уже и лед с шорохом прошел по Васюгану и листья распустились, а ночью задурила падера. Гнуло березки, ломало сделавшиеся лапистыми от налипшего снега ветки…

— Господи, — пробормотала Дарья, вглядываясь в зеркало. — Сорок четвертая годовщина была бы сегодня… Уже серебряная давно бы отошла…

Вышла замуж она в восемнадцать лет. Чтобы за Ивана идти, до того в мыслях не держала — сколько девок в Красноярке, да и старше ее он на три года был. Если где и случалось оказаться рядом, пошутит, посмеется вроде как над совсем еще девчонкой. Она даже обижалась — чего это он со мной так?

Отец ее сгинул в начале тридцатых, мать работала телятницей, а года за два перед войной назначили сторожихой на кондвор. Как-то субботним вечером намылась мать в бане, попросила Дарью: сходи за меня, доченька, я хоть дома поночую. А та только с покоса приехала, не шибко охота — неделю тоже не высыпалась. Но матери перечить не стала. Обошла дворы, прилегла на нарах в конюховке. Подружки в клубе, а тут канайся, карболкой из ветеринарного шкапчика пахнет, дегтем… Положив ватник под голову, прикорнула — сторожить-то летом шибко нечего, только и догляду, чтобы кто не забрел, окурок на сухое не бросил. Да кто пойдет сюда ночью?

Так ведь как раз и заявились трое — Гошка, Серега да Иван. Возвращались из клуба, кто-то и додумался — сегодня, мол, Дашка за мать на конном дворе караулит, напужаем девку. Парни взрослые, а вот поди-ко ты.

Пришли к конюховке, Иван — самый озорной — под окошко и давай на разные голоса выть. Спит Дарья, и чудится ей сквозь сон, будто ночная птица кричит. Нехорошо кричит, тоскливо, страшно…

Пробудилась — за окошком человек стоит. Двери на крючок не заперты — парни через порог:

— Караульщица!

Со страха ли, с обиды слезы на глаза навернулись:

— А кабы маменька тут была? Эдак же до смерти напужать можно.

Оно и в самом деле.

— Знаете, варнаки, что заступиться некому.

Парни помялись и по домам, а Иван с полпути вернулся. Дарья на крылечке сидит, платьишко в ночи светлеется.

Подсел рядом на ступеньку:

— Шибко испугалась?

— А то че же? Им жениться пора, а они все озоруют.

Обнял неловко.

— Может, ты за меня пойдешь?

Сжалась, но руку не отвела.

— Еще скажи кому. Я-то у тебя завсе на смеху.