Перебивая друг друга, вспоминали войну и смерти. Победу и слезы.

— Ка-азалось, те-теперь ве-вечно жить бу-будем… Ве-ечно жить…

Ушли Лунев с Шевчихиным, когда дареные когда-то покойному Степану часы с черточками вместо цифр показывали шестой час.

— Ну вот… Погуляли, — не то одобрительно, не то осуждающе сказала Таисья, оставшись вдвоем с Дарьей.

— Погуляли, — Дарья поправила заколку в волосах. — Ноги вот завтра будут болеть.

— Поди-ко… Эттось у меня ногу ночью свело судорогой, хоть криком кричи. — Непереносно. Я, как спать, чем ее только ни натру, чем ни закутаю, а все одно. Давай пособлю, — сказала Таисья уже другим тоном, видя, что Дарья наливает в эмалированную чашку воду мыть посуду.

Молчком перемыли и убрали со стола тарелки и рюмки.

— Пошла я. — Таисья повесила полотенце на вбитый в косяк гвоздик. — Телевизор посмотрю да буду постель греть.

— А мой че-то не кажет. Обещал на той неделе мастер с города приехать, да так и не был. Посидела бы еще, Тась…

— Пойду. Кота надо кормить, орет, поди, окаянный.

— Ниче, — сказала Дарья, вроде успокаивая себя. — Поговорили хоть.

— Да все о прошлом говорили-то, — вздохнула Таисья.

— О чем же нам теперь? Не хуже Шевчихина — болит.

— И так болит, — Таисья взялась за скобку. — Ну, спокойной ночи, Даша.

Закрылась крашенная голубым сенная дверь, глухо стукнула уличная, и Дарья почувствовала, как устала за день.

— Плясать пошла, старая, — вслух укорила она себя, и голос одиноко прозвучал в опустевшей избе. Будто не она, а кто-то другой осудил ее.

Степан — тот бы непременно так сказал. А Иван? Кто знает…

Подошла к зеркалу, вынула заколки из уложенных на затылке волос. Длинные, еще густые, они упали и рассыпались по плечам. Из невзрачной рамочки глядело усталое лицо. «Язви те, эту девочку, только и вертится перед зеркалом», — сказала однажды мать. Когда это было? Вот уже и морщины, и зубы никудышные… На прошлой неделе коренной слева шибко ныл, тряпицей обернула, качала, качала, пока не выдернула. Плакала от боли и оттого, что старость пришла… Может, лучше, что не довелось видеть ее Ивану такой? Или и сейчас бы любил?

За печкой в углу опять скрипнуло — дом оседал. Долгий день близился к ночи, небо за окном сделалось мглистым, и снег на горе тоже потускнел.

«Каждый год в эту пору снег», — устало подумала Дарья.