— Каково! Хочу напомнить, что хозяин и строитель этого дома застрелился, а его зама боевого охреначили на семь лет в Пермский лагерь номер одиннадцать. Нравится? Ты Щелокова и Чурбанова помнишь или уже запамятовал?
— Я-то помню, Коля. Ты еще про Пуго вспомни, тот от усеру тоже шмальнул себя, — вздохнул Джангиров. — Я все помню. Но они жили в другие времена, в другой стране, считай, на другой планете…
— Тоже мне — инопланетян сыскал! — усмехнулся Швец.
— И еще возьми в разумение одно обстоятельство, — невозмутимо продолжал Джангиров. — Они служивые коммуняки были, то есть чистые, честные, бедные люди. Их жалкий достаток состоял из казенного жалованья, смешных привилегий и нищенских поборов…
— Не фантазируй, шеф! — возмутился Швец. — Не такие уж и взятки у них были нищенские, и привилегии вполне даже существенные.
— Не физдепини, Коля, — скривил сухой угол рта Джангиров. — В хороший месяц ты имеешь больше, чем генерал армии Щелоков брал за год. Но главное не в этом…
— А в чем? — ехидно прищурился Швец. — Они Ленина видели?
Джангиров засмеялся:
— Ерничаешь, дурак, а зря! У них была гнилая совесть, но когда жизнь — у самого конца — отскребла с этого гнилого оглодка всю дрянь, тлен и гной, осталась на дне души крошечная капелька этой совести. И последняя крупица чести. И тень стыда. Чуток, самую малость — ровно на одну пулю для себя, чтобы не терпеть срам и поношение…
— Не понял, — перебил Швец.
— Поймешь, поймешь со временем, — заверил Джангиров. — Никто из нынешних не стреляется — никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах. Ни губернаторы, ни банкиры, ни министры. Бьют их киллеры из автоматов и ножами кромсают, но сами они не стреляются никогда. А нам с тобой это гарантия, что всех их возьмем в пригоршню…
Джангиров, прищурившись, рассматривал десятиэтажный белоснежный айсберг, взметнувшийся над бездной московского асфальтового пыльного, серого океана.
Памятник человеческой суетности. Великая стройка развитого социализма, реализованная за какой-то небывало короткий срок бывшим министром Щелоковым.
Как только ему удалось вырвать у пастозно-ватной куклы — Леонида Ильича — согласие на возведение нового здания МВД, так и возвел сразу. За год…
Щелоков играл со своей стройкой, как мальчишка с подаренным конструктором — увлеченно, счастливо, самозабвенно. Со сверхзвуковой скоростью прорвали все тягомотные препоны согласований, проектирования, землеотвода, подготовки коммуникаций, и вдруг однажды утром, как когда-то, незапамятно давно, в Берлине возникла за одну ночь стена, так в центре Москвы на Октябрьской площади вырос забор. Каре периметром в два километра, высотой три метра, с «колючкой» по гребешку и пулеметными вышками в углах. В разгар зрелого социализма, хельсинкского детанта и непрерывного роста демократии вспух на цветущей морде столицы мира, в сердце всей России, нарыв концлагеря. Впрочем, московских обывателей, мчащихся стадно по утрам в метро и по вечерам — из чрева столицы наружу, нисколько это не удивило и не заинтересовало. «Ящик почтовый какой-ни-то очередной возводят», — смотрели они равнодушно на забор. Ну да, как в песне поется: «А город подумал: ученья идут».
Архипелага ГУЛАГ в то время, слава те, Господи, уже не существовало. И чтобы памяти его позорной не осталось, чтобы исправить этот прискорбный перегиб в славной нашей истории, пришлось даже вышибить за пределы отечества его летописца, пробравшегося к званию нобелевского лауреата.
Вместо архипелага ГУЛАГ функционировал вполне успешно архипелаг ГУИТУ — Главное Управление исправительно-трудовых учреждений МВД СССР. И вместо Сталинско-бериевских немереных-несчитанных легионов зэков кантовалось на островах ГУИТУ в ту пору чуть-чуть менее 2 миллионов человечков обоего полу, включая малолеток, инвалидов и стариков.
Персональный ответчик за строительство — начальник ГУИТУ генерал Чутунов — лично проверял списки этапов из лагерей в Москву на великую стройку МВДизма.
Ниже шестого разряда рабочих специальностей — слесари, бетонщики, каменщики, электрики, штукатуры, маляры, сантехники, плотники, столяры, паркетчики, кровельщики, стекольщики — на спецкомандировку в одном километре от Кремля не попадали. Лагерные «кумовья» и замполиты членораздельно втолковывали ошалевшим от надежд и испуга зэкам: малейший брак в работе или нарушение режима — так сразу обратно на шконки за Полярным кругом. Всех «проявивших себя» — в день завершения стройки — на волю. По домам! Гуляй, рванина, вволю и на воле, пока к нам снова не попадешь.
Они и вкалывали как звери. Даже инструмент финский им закупили. А стройматериалы! После Кремлевского Дворца съездов никто не видел такого и столько вместе: карельский гранит, армянский туф, киргизский мрамор, бук из Буковины, наверное, а дуб из Дубоссар. Праздник дружбы народов, населяющих бескрайнее ГУИТУ. Велико и обильно ГУИТУ, это вам не Гаити нищенская. Все чего-нибудь хорошенькое от себя оторвали, в столицу направили на строительство самого большого в мире полицейского храма, милицейского капища.