Это была Кэти. Я вдруг понял, что за весь день ни разу о ней не подумал.
– Брайон, твоя мама мне всё рассказала. Мне так жаль.
Она выглядела взволнованной и усталой, но это не пробудило во мне сочувствия.
– Да? Почему?
– Брайон! – воскликнула Кэти, в глазах у нее заблестели слезы. – Ты же знаешь, я понимаю, каково тебе сейчас.
– Правда? Нет, я не знал.
Она совсем растерялась и молчала. Я знал, что делаю ей больно, но не мог остановиться. Я как будто бы извне наблюдал, как кто-то по имени Брайон Дуглас делает больно своей девушке. Я не мог заставить его прекратить, а главное – мне это было неинтересно.
– Как твой брат? – спросил я. Эмэндэмс вдруг перестал быть моим другом и стал просто ее братом, который лежит в больнице.
– Кажется, получше. Но не знаю, он пока еще плохо соображает.
Да нас таких двое, саркастически подумал я.
– Я думала… – она сглотнула. Она была гордая, и ей тяжело было перенести унижение. – Я думала, ты заедешь сегодня в больницу или позвонишь мне. А потом твоя мама мне рассказала, что произошло.
– Ты не рада? – спросил я. – Тебе же Марк никогда не нравился. Ты сказала, что он красивый, но тебе он никогда не нравился. Ты разве не рада, что он теперь далеко?
– Брайон, за что ты так со мной? – спросила она, и у меня в ушах ясно зазвучали слова Марка: «За что ты так со мной?»
– Прости, Кэти, я не могу сегодня разговаривать. Я завтра тебе позвоню.
– Хорошо, позвони мне завтра.
Она всё еще выглядела печальной и растерянной, но не униженной. Я не собирался ей звонить, и она это знала. Я отстраненно спросил себя, почему больше не люблю ее, но теперь это было неважно.
На заседании, или на рассмотрении, или на суде над Марком – я никогда не обращал особого внимания на формальности – я должен был давать показания. Я дал показания. Я не видел Марка с того самого дня, как его забрали. Он выглядел спокойным и довольным, качался на стуле, почти дружелюбно оглядывал всех в зале суда. Когда меня спросили о наших с Марком отношениях и я сказал: «Мы были как братья», – Марк громко расхохотался. Когда стали допрашивать его, он признал, что торговал наркотиками, и пожал плечами. Наверное, это из-за такого поведения судья отнесся к нему сурово, хотя вообще-то в те времена дилерам уже не давали спуску. Марку было всего шестнадцать, и он всегда умел заболтать кого надо и выйти сухим из воды, но в тот раз он не стал даже пытаться. Когда огласили приговор, пять лет в колонии, Марк и бровью не повел. Из меня словно дух вышибло, мама тихонько вскрикнула, протестуя, а Марк встал и спокойно вышел в сопровождении полицейских. На меня он не взглянул ни разу.
Следующие несколько месяцев смазались в моей голове: я ходил в школу, на работу, потом приходил домой и делал уроки. Семестр я закончил на одни пятерки и сам удивился этому сильнее всех: я не помнил ничего из того, что мы проходили. Я ни с кем не встречался.
Однажды у магазина я столкнулся с Эмэндэмсом. Волосы у него были гораздо короче, чем обычно, и он по-прежнему был худющий.
– Давно тебя не было видно, – сказал он.