– Чего?

– Эмэндэмс в больнице, отравился кислотой. Возможно, сошел с ума.

– Чувак, ужас какой. Бедный парень.  – Марк взглянул на меня.  – Брайон, не смотри на меня так, я же сказал, что не употребляю. Ты что, мне не веришь?

– Верю,  – сказал я без выражения.

– Нам были нужны деньги, сам знаешь. Я попытался найти работу, но с моей криминальной историей меня никуда не брали. А потом я познакомился с одним чуваком на Ленте, и он свел меня с кем надо. Оказалось, не обязательно самому употреблять, чтобы продавать. Так в чем дело-то?

– Эмэндэмс,  – начал было я, но вдруг почувствовал, что слишком устал, чтобы продолжать, что почти онемел.

– А, вот в чем дело. Слушай, я ему ничего не продавал, он раздобыл у кого-то еще. Слушай, Брайон, если они хотят что-то купить, кто-то должен это продавать, так почему я не могу заработать? Я никогда никого не принуждал, не уговаривал попробовать.

Он мог хоть всю ночь разговаривать, я бы всё равно не передумал. Это было неправильно. Впервые в жизни я подумал про отца Марка, золотоглазого ковбоя. Может, Марк в него. Я устало подивился, что никогда раньше этого не замечал: Марк абсолютно не понимал, что хорошо, а что плохо. Он не повиновался никаким законам, потому что просто не замечал их. Законы, хорошее, плохое – всё это не имело для Марка значения, для него это были просто слова.

– Брайон, да что такое? – вдруг выкрикнул Марк.  – Слушай, если ты так из-за этого бесишься, давай я брошу, не буду больше торговать. Черт, я же не знал, что тебя это так зацепит. Я вообще думал, что ты знаешь.

Не втягивай меня в это, подумал я. Не делай из меня такого же слепого, как ты. И сказал вслух: «Я вызвал копов». Я словно разговаривал во сне. Марк побелел.

– Что? – мягко, недоверчиво переспросил он.  – Что ты сказал?

До нас донесся звук сирен.

– Брайон, ты же знаешь, к чему это приведет, с моей криминальной историей? Скажи, что это неправда! – отчаянно умолял он.

Я подумал, что, может, он бросится бежать, но он не стал этого делать. Он просто сел на стул напротив меня. Он был весь белый, а глаза – черные с золотым ободком. Он так же выглядел, когда его отходили бутылкой.

– Брайон,  – тихо сказал он, словно совсем запутался и теперь пытался понять, словно я говорил на другом языке,  – за что ты так со мной? Скажи мне, Брайон.

Но я не мог ему сказать. Я не знал.

Полиция приехала, и мама, конечно, проснулась. Она не понимала, что происходит, только беспомощно стояла в дверях кухни, пока копы допрашивали меня, паковали таблетки и надевали на Марка наручники. Они предупредили Марка, что у него есть право хранить молчание, и так он и поступил. Он просто стоял, дрожа, и слушал, как я рассказываю копам о вещах, за которые его точно упекут за решетку на годы.

Наконец один из них сказал: «Пошли, парень», и тут всё происходящее словно обрушилось на Марка.

– Господи, Брайон, ты же не дашь им забрать меня в тюрьму?

Как будто он не знал, что это я только что сдал его. Один из копов схватил Марка и толкнул его к двери. Вдруг наступила мертвая тишина, слышалась только далекая сирена и мамины тихие всхлипы.