— Я действительно ужасно сожалею, граф… — снова пробормотала она.

— Пожалуйста!

— Вряд ли…

— Умоляю…

— Вряд ли я способна на это.

— Попытайтесь.

— Нет, правда… я действительно… я совершенно уверена.

— Ну хватит притворяться! — прикрикнул граф. — Давайте же!

Он упал на колени:

— Пожалуйста, умоляю!

«О господи! Я сейчас рассмеюсь, нельзя, нельзя смеяться!» — сказала она про себя, а вслух:

— Я не… Это не… Тут какое-то недоразумение… Понимаете… я действительно сожалею, если сказала или сделала что-то, что ввело вас в заблуждение относительно…

Граф вздохнул. На сей раз она без колебаний помогла ему подняться на ноги — тому мешали огромные тяжёлые белые крылья.

— Простите, граф… просто… я не могу.

Он повернулся и внимательно посмотрел на неё, желая убедиться, что её нерешительность — это не часть возбуждающе жестокой игры.

— Ничего, ничего, — сказал он, — просто я… неправильно вас понял. Это так легко, не правда ли, когда общаешься на чужом языке?

Он мягко взял хлыст из её судорожно сжатой руки.

— Странно, — сказал он с извиняющимся не то покашливанием, не то смешком. — Только так я смог по-настоящему что-то почувствовать за очень долгое время.

— Я так… сожалею.

Было невыносимо смотреть на его затуманенное, опрокинутое лицо. Не отсюда ли разноголосица его чёрт? Не является ли она всего-навсего внешним отражением внутренней дисгармонии? Яблоко с гнилой сердцевиной, медленно покрывающееся морщинами и усыхающее, — вот что она увидела перед собой.