И вот уже три часа после звонка Паоло она сидела лицом к лицу с очередной Девой Марией. Донна включила кабельное и переключала каналы, быстро, быстрее, щёлк-щёлк, стараясь не уснуть от действия модных маленьких пилюль для похудения, мчащихся по венам, и уговаривая процесс метаболизма продолжаться, не останавливаться. Никак не избавиться от мадонн и святых. Одно чудо за другим: статуэтки, купленные по дешёвке и начавшие выделять миро, кровоточащие стигматы на картинах, чудотворные иконы, выскакивающие (всё сойдёт за чудо!) в каждом выпуске новостей. Кто-то, рассказывающий историю о какой-то «вера иконе», которая, если разобрать итальянскую скороговорку, оказывается легендой о святой Веронике, женщине, подавшей Иисусу плат утереть измученное лицо на его крестном пути, и, когда Господь отдал его, на нём был точный отпечаток Его лика. Тут же Серафини, чуть не плачущий коротышка, в отчаянии трясёт головой: «Слишком много чудес. Слишком много чудес». Ещё какая-то американская станция сообщает, что кровь на рафаэлевской «Муте» наконец высохла.

Донна легко могла объяснить своё состояние (таблетки, новостная паранойя). Достаточно двух слов: граф Маласпино. Какой придурок! Мало было им с женой того, что не пригласили её на свой грёбаный ланч, о нет! Нужно было ещё пустить о ней грязные сплетни! Нет, Паоло не сказал, что это за сплетни, слишком он добрый и влюблён в неё. Но и без этого нетрудно догадаться. Граф, должно быть, сделал какой-нибудь мерзкий намёк Джеймсу, может, что её диплом липовый. А Джеймс, подонок, этим воспользовался, чтобы отстранить её от ближайших съёмок. Как он сказал? «Думаю, в ближайшем будущем ты не понадобишься… И кстати, Донна, — продолжал он этим своим гнусным тоном, — на кого конкретно ты, говоришь, работала в „Чинечитта”?» Тогда в виде исключения она сказала правду. Хорошо-хорошо, может, она и не работала на него, но он был настоящий продюсер, парень, что первым делом свёл её с Джеймсом, парень, знавший многих, какое-то время снимавший крупнобюджетные фильмы на «Чинечитта». Или говорил, что снимал. Парни много чего говорили, лишь бы залезть ей в трусики.

Она не могла понять, отчего её жизнь вдруг так круто изменилась. Только что звезда шоу, которую обхаживает граф, и, не успела оглянуться, — дерьмо у всех на подмётках. Да плюс к тому толстеет. Джинсы уже не застёгиваются. И вот пожалуйста, сидит здесь, глотает таблетки, переключает каналы (Серафини на итальянском, Серафини на ломаном английском по Си-эн-эн, повтор того дерьмового интервью, которое Джеймс брал у него для «Би-би-си уорлд») и чувствует себя по-настоящему отвратительно, подлость графа и Джеймса мешается с тем, что рассказал Паоло, с тайнами, которыми с ней поделилась Шарлотта, о её вылазке с этим Прокопио, с мыслью о предательстве Шарлотты (обманула с поездкой в Сан-Рокко, а сама нашла туннель или что-то в этом роде, картинки)…

И вдруг вот он сам, смотрит с экрана прямо на неё, Донну, говорит именно ей.

Она знала, что он обращается к ней, потому что, прибавив звук, первое, что услышала, был его красивый мягкий итальянский язык, его голос, за которым можно пойти куда угодно, и он говорил: «Ma Donna» и ещё что-то там такое, дальше она не поняла, а потом его заглушил голос за кадром: «Мы обращаемся ко всем, кто что-нибудь знает о бла-бла-бла…»

Донна в восторге ела его глазами. Вот кому бы она исповедовалась, призналась в своих и чужих грехах и ошибках. Призналась во всём, начиная с разбитой статуэтки и денег, которые швырнула в графиню, и кончая тем, что услышала, или показалось, что услышала, тогда, с лестничной площадки. Что пришла в себя только после пятиминутной ходьбы.