Сергей покрутил головой.

— Знаешь, он сильный мужик, у него оставались неоконченные, но очень важные для него дела — не мог он вот так запросто взять и застрелиться.

Лера вздохнула:

— А может, он хотел сказать: «Я не хочу и не могу жить во лжи» или что-то в этом роде?

Сергей сказал:

— Теперь мы никогда наверняка ничего не узнаем.

Лера поморщилась:

— Зато Земцов обрадуется. Может, не показывать его никому? Оно все-таки мне написано. И, замечу, очень личное.

Я покрутил головой.

— Знаешь, я согласен с Владимиром Георгиевичем, ложь редко бывает во благо. Кого сейчас удивишь историей супружеской измены тридцатилетней давности?

Лера оскорбленно сказала:

— Двадцатипятилетней, положим.

Я примирительно сказал:

— Ну, извини, ошибся.

Я кивнул Сергею:

— Отдайте письмо Земцову, только с Андреем предварительно все-таки посоветуйтесь.

Лера помчалась в дом, чтобы собрать мне еду в дорогу, а я тихо попросил Сергея:

— Если честно, я тоже не верю, что это было самоубийство. Поэтому прошу: с Леры и детей глаз не спускай. И не расслабляйся. Ну, давай!

Я забросил сумку с вещами на заднее сидение, обнял на прощанье детей, поцеловал Леру, забрал у нее пакет с едой и, посигналив, отъехал.