– Куда поедем?

– Есть куда. Не тут же разговаривать.

– Да, – Городецкий вздохнул, посмотрел на Гурьева с некоторым подобием зависти и восхищения. – Нет, ну, это же надо. А ты – прямо цветёшь. Глаз не оторвать.

– Ладно, ладно. Я тебя и так бескорыстно люблю, ты знаешь. Раздевайся.

– Совсем? – ухмыльнулся Городецкий.

– Трусы оставь, – вернул ухмылку Гурьев. – Хозяйство твоё лицезреть мне без надобности. Да и скукожилось там всё, высохло, поди, под суровым взглядом партийных комиссий по чистке и стирке.

– Сукин ты сын, Гур.

– Это есть, ты прав. Что есть – то есть. Ложись, говорю.

– Ну, как? Полегче? – спросил Гурьев, сняв иголки и протерев спиртом места уколов.

– Оказывается, дикобразом быть не так уж и плохо, – проворчал Городецкий, усаживаясь на диване и поводя осторожно плечами. Он действительно немного оброс жирком, хотя Гурьев ожидал гораздо худшего. – Поехали, мне ещё на работу сегодня.

– А разве сегодня не выходной? – удивился Гурьев. – Вроде я всё правильно рассчитал, нет?

– Тьфу…

– Заработался. Ну, тем более поехали. Развеешься.

Снег ещё не ложился, и было на редкость неуютно, промозгло. Городецкий поёжился, садясь в автомобиль, и сразу же, как только машина завелась, включил печку на полную мощность:

– Куда едем?

– К Брюсу.

– Куда?!

– Глинки такие, возле Монино. Знаешь? Санаторий.

– Ничего себе! Ближний свет.

– Целее будешь, Варяг. И я заодно.