— Я всякий раз, когда проходит вагонетка, боюсь, что разобьется последнее…
— Да, вагонетки грохочут ужасно, — на правах старожила заметил Леопольд Майер. Он-то в этих льдах с 43 года. — Это вы еще не застали артиллерийские учения, а когда из форта «Бруно» перекатывают орудия на западный вал, вот это настоящее светопреставление — все дрожит, как при землетрясении.
— Как ваши успехи, доктор Майер? — поинтересовался Рёстлер. — Вы уже научились вслед за «Бисмарком» перемещать У-боты?
— Пока, к сожалению, не могу похвастаться. Мы на полпути к успеху. Энергоустановка «Бисмарка» позволяет поддерживать поле. Он ведь и был выбран не случайно — самая мощная мобильная силовая установка в Рейхе. С лодками, как вы понимаете, труднее. Работы ведутся. Мы значительно ближе к цели, чем два года назад. Но, как часто бывает, чем ближе к ней подходишь, тем больше понимаешь, что ты только в начале пути.
— Смотрите, как бы русские вас не опередили.
— Или американцы, — поддержал Лют.
— Про американцев точно беспокоиться не стоит, — ответил ему Рёстлер. — Они бродят во тьме, руководимые слепым. А вот русские могут… Хотя сейчас им, я полагаю, не до этого. Победа пьянит, расхолаживает, а поражение заставляет мобилизовать силы, искать нестандартные прорывные решения.
— Вот мы их и ищем, — саркастически протянул Майер. — И если не найдем — останемся в этих льдах навечно.
— Это верно, — согласился Лют. — Нас загнали в угол. Никогда еще Германия не была так мала и никогда еще из нее так не хотелось вырваться (мне, например).
— Дело не только в Германии, — начал Рёстлер. Он, подобно фюреру, любил вести застольные беседы и всегда выбирал для них политически правильные темы. — Глубоко ошибочно полагать, что эта война — война исключительно немцев. И трагичность нынешнего этапа борьбы — это не только дело немцев или, скажем шире, германцев. Это трагедия Европы, всех народов, ее населяющих. В Рейхсканцелярии я видел французов из дивизии «Шарлемань»; Они дрались до конца. Латыши (он кивнул в сторону Люта) из 15-й пехотной дивизии. Мадьяры, боснийцы, норвежцы… Все они стояли плечом к плечу с нами. Вон, Ройтеровский экипаж — яркий пример. Кто там у вас, итальянец, русский, есть даже еврей…
— Оберштурмфюреру Карлевитцу пожаловано почетное арийство, — напомнил Ройтер.
— Шучу, шучу… Лично меня ваш Карлевитц устраивал и евреем.
— Да, вашего еврея я хорошо помню еще по 43-му… — оживился Майер — Кстати, парень которого мы тогда поободрали, этот сицилиец, так и остался в вашем экипаже?
— Мы не смогли его передать на «дойную корову» — она не пришла. И что прикажете? Бросить его за борт? Это последний, кто остался с лодки Гаццана-Прьяроджия… К моменту, когда мы достигли берега, Италия капитулировала. И куда его было девать? Ему некуда было идти. Все, что я мог сделать для памяти Джанфранко, — это взять его в экипаж. Тем более что он отлично зарекомендовал себя в походе. Если бы мы все действовали как этот сицилиец — ситуация на фронте была бы другой…
— Здесь нет трусов, — резко оборвал его Лют. После прибытия в Новую Швабию он не приветствовал разговоры, в которых пытались поднимать тему причин поражения в войне. Он был ближе других к Дёницу, и упреки в «плохом руководстве» транслировал на него и на себя в том числе.
— Я не это имел в виду. Я просто хотел сказать, что, если ты немец, это еще не охранная грамота, что ты не идиот. И если бы не этот русский вахмистр Марченко, я бы сейчас тут с вами не сидел… Этого тоже куда было деть? Отправить товарищу Сталину посылкой? Он мне, между прочим, жизнь спас!
— Кстати, если уж заговорили о русских, как у вас там мой протеже? — осведомился Лют у Ройтера.
— Отлично! Я им доволен. Хороший офицер и навигатор — поспорит с Унтерхорстом. Жалко только — не артиллерист. Хотя какие сейчас артиллерийские дуэли!
— Да, уж Унтерхорст был отменным стрелком, — понимающе кивнул Рёстлер. — Сбить в шторм перо руля, не повредив винты, — ювелирная работа. Увы, море есть море.
— Очень глупая смерть, — вздохнул Ройтер.