Большое, словно разбухшее, солнце скатилось к горизонту, начал спадать зной. Павел Алексеевич не торопил коня. Опустив поводья, подремывал в седле. Не сразу увидел, как шарахнулись с дороги беженцы. Люди прятались в кюветы, в воронки.

— Товарищ генерал! — крикнул Михайлов. — Немец летит!

Самолет приближался с запада, Косые лучи солнца золотили его брюхо и крылья. Это был «хейшпель» — фашисты обычно использовали его для разведки. Не дай бог — засечет переправу, тогда не жди ничего хорошего!

— Товарищ генерал, ложитесь!

Белов передернул плечами и поворотил Победителя с дороги в ровную степь. Небольшой отряд поскакал за ним.

Как и думал Павел Алексеевич, конники в степи сразу привлекли внимание летчика. Немцы, привыкшие к безнаказанности, любили порезвиться в воздухе. Они даже за отдельными машинами, за отдельными бойцами гонялись ради спортивного интереса. А тут группа всадников и командир впереди!

«Хейншель», разворачиваясь, резко пошел на снижение.

Рассыпайсь! — крикнул Белов, пришпорив Победителя. Конь всхрапнул недовольно и помчался, набирая скорость. Не зря выбрал генерал этого неброского с виду дончака. Победитель вынослив, умен, неприхотлив. Боевой конь, а не для парада. Легко, стремительно несся он по степи, вытянув голову и прижав уши. Павел Алексеевич будто слился с ним воедино: конь понимал малейшее движение повода. Он замедлил бег, когда пулеметная очередь легла позади. Белов оглянулся. Кажется, все целы. Бойцы спешились, залегли. Верхом только генерал и Михайлов. А немец закладывает новый разворот. Ну, поманим его еще раз!

Белов Поскакал прямо по струнке, помогая фашисту лечь на боевой курс. Когда услышал за спиной стремительно нарастающий гул, резко повернул вправо. Пулеметная очередь утонула в реве мотора. «Хейншель» прошел так низко, что едва не зацепил брюхом землю.

Немец опять начал атаку. Белов даже пожалел: слишком страшную игру он затеял. Но раз начато — надо доводить до конца.

Фашист изменил тактику. Он теперь не спешил, не снижался до бреющего. Он густо поливал степь пулеметным огнем, потом разворачивался и начинал бить снова, Белов скакал то в одном направлении, то в другом, но все дальше и дальше от реки. Победитель устал, мыльными хлопьями выступила в пахах пена. Не споткнулся бы!

Самолет оглушил Павла Алексеевича ревом. Часто-часто пульсировали огоньки выстрелов. Белов смотрел вслед, ожидая, в какую сторону развернется фашист: вправо или влево? Но немец шел по прямой, постепенно набирая высоту и быстро уменьшаясь. Черточка, потом точка. И вот уже нет ничего на розовом горизонте. Только тут Павел Алексеевич заметил, что над степью сгущаются сумерки.

Ему захотелось упасть с коня на горячую землю и лежать, не двигаясь, долго-долго. Наверно, он мог бы заплакать. Не от радости. От опустошения, от нахлынувшей вдруг жалости к самому себе.

Подскакал адъютант Михайлов, спросил испуганно:

— Что с вами? Не ранены?

— Нет, вроде.

— Китель у вас на спине клочьями…

— Не знаю, — устало отмахнулся Белов.

Ночевать остались в полку, окопавшемся на голой равнине. Павел Алексеевич лег на чью-то шинель, приказав Михайлову разбудить в шесть. Но подняли генерала раньше, когда солнце только-только выкатилось на небосвод, а воздух был еще по-ночному прохладен.

— Идут танки! — доложил, волнуясь, командир полка. — С тыла! Или обошли нас, или заплутали в степи…