— От командира партизанской дивизий? — уточнил Павел Алексеевич.
— Да, от Мигеля. Меня назначили к нему советником, явился с открытой душой, а он встретил меня как врага. С мрачной ненавистью. Я, по совести сказать, даже растерялся. Словно глухая, стена между нами. Потом, спустя время, понял, что он человек крайностей. Если вспыхнет, не погасишь. А угаснет — воспламенить трудно.
— Испанский характер.
— Среди славян характеры тоже есть не дай господи, — усмехнулся Кононенко и продолжал: — А Мигель, кстати, родился не в Испании. Он из Мексики, немало в нем было индейской крови. Лицо медное, темно-красное, волосы черные как воронье крыло, а жесткие, словно проволока. Поступал Мигель в любом деле так, как хотел. Гордый он человек, обидчивый, а кое в чем — как ребенок. Разумеется, все это я узнал не сразу.
Кононенко вздохнул, задумался, сосредоточенно глядя в угол комнаты:
— Не могу передать, товарищ генерал, как трудно мне было. Он меня молчаливым презрением убивал. Перед боем сядем втроем: он, я и переводчик. Мигель равнодушно выслушает мое мнение и тут же отвергнет его. Или промолчит, но повернет все по-своему, даже в ущерб делу. Вот и получалось, что не польза от меня, а вред. Я по ночам не спал, извелся весь, стараясь понять, с каким ключом к Мигелю подойти.
— Может, ему и не требовался советник?
— В том-то и вопрос, что требовался. Организатор он был хороший, умел зажечь бойцов, а военного дела не знал. Неумелые действия — лишние потери. А ведь это тоже груз на мою совесть!.. И вот наконец не выдержал я. Готовилась крупная операция. Мигель, как всегда, со скучающим видом выслушал меня и явно ждал, когда уйду, чтобы отдать свои собственные распоряжения. А я не уходил. Мигель начал проявлять нетерпение, спросил: «На какой участок советник собирается ехать?» Я ответил: «Это будет зависеть от нашей беседы». Мигель вскинул брови: «Какой беседы?» — «Которая сейчас состоится».
Так я ему сказал и начал выкладывать все, что у меня накопилось. Резко выкладывал. О нашем общем долге, о его непонятных поступках. У переводчика голос дрожал от волнения. Мигель наклонил голову, подался ко мне, на скулах набухли бугры. И вдруг произнес по-русски, обращаясь к переводчику: «Выйди. Сам поговорю с Алехандро».
Он, оказывается, изучил русский язык. Давно мечтал побывать в Москве, и побывал там однажды — на конгрессе Коммунистического Интернационала Молодежи. А советник, который работал с ним до меня, не знал этого. Человек он был бестактный, грубый, не скупившийся на оскорбительные выражения прямо в присутствии Мигеля. Все равно, мол, не поймет. Были у советника и другие грехи: насчет выпивки, насчет женщин. А Мигель слушал, смотрел и делал свои выводы.
— Да, ситуация сложная, — сказал Белов, закуривая. — Почему же он не пожаловался на советника, не поговорил с начальством?
— Он гордый и независимый, ему противна любая жалоба, — ответил Кононенко. — Но я, когда выслушал Мигеля, тоже заявил ему, что коммунисты так не поступают. Должность командира дивизии ему доверена партийной организацией, он обязан советоваться и отчитываться перед партией. Мне, дескать, тоже противны всякие кляузы, однако я считаю долгом сообщить о поведении своего предшественника и потребовать, чтобы ему воздали должное.
«Ты не сделаешь этого! Ты не станешь подводить своего!» — кричал Мигель. А я сделал. Написал донесение, принес к нему и спросил: считает ли он нужным что-либо добавить? Мигель молча вернул донесение… А спустя некоторое время мы получили ответ из партийной организации, которая обсудила поведение моего предшественника. Все коммунисты потребовали строго наказать провинившегося. И наказали. Только искреннее раскаяние спасло его от исключения из партии. В письме спрашивали: согласен ли коммунист Мигель с этим решением?.. Комдив был изрядно удивлен и даже вроде бы сконфужен таким оборотом дела.
— И доверие восстановилось?
— Не только доверие, товарищ генерал, — улыбнулся Кононенко. — Друзьями стали. Я вынужден был дать Мигелю и его жене слово, что буду столоваться только у них. А по их обычаям, это многое значит.
— Поучительная история, — произнес Белов, легонько постукивая пальцами по столу, — Вы знаете, Александр Константинович, мы сейчас направляем большую группу строевых офицеров и политработников в партизанские отряды. Пусть посмотрят, как живут и воюют товарищи. Потом обобщат опыт. По-моему, этим товарищам очень полезно будет послушать вас.
— Другие обстоятельства, товарищ генерал, люди другие…
— И все-таки, Александр Константинович, я прошу, расскажите. Пусть наши товарищи подумают, прежде чем начнут работать в новых условиях.
По пути на аэродром Павел Алексеевич заехал в деревню Чесноковку, в госпиталь, который возглавлял военный врач Новоселов. С той поры как конница прорвалась в тыл противника, медики сделали много полезного. Они вылечили и вернули в строй около трех тысяч бойцов и командиров, и почти столько же было отправлено самолетами на Большую землю.
Когда затихли напряженные бои, когда раненых стало меньше, командование группы решило провести реорганизацию всей медицинской службы. Создавалась база из эвакохирургического, инфекционного госпиталей и двух госпиталей для легкораненых. Все остальные госпитали и медицинские подразделения были сведены в медико-санитарные дивизионы, которые придавались непосредственно дивизиям.