Исаак оказался, по большому счету, не просто тупым как пробка, но также невероятным грязнулей. Он ел непрерывно, как небольшая лошадь, и гадил постоянно, как слон, пока ел. Вдобавок имел привычку по окончании каждой трапезы разбрасывать лапами оставшиеся семена и орехи, ореховую скорлупу, различные птичьи деликатесы и собственные экскременты вокруг себя. Большинство из этого попадало на пол перед его клеткой, и даже финская уборщица Бекстрёма и его любимая официантка, его собственное Белое Торнадо, жаловалась на Исаака и в конце концов предложила Бекстрёму избавиться от него.

– У тебя есть какие-то предложения? – спросил ее Бекстрём, поскольку сам подумывал об этом и даже прикидывал, не спустить ли его в туалет, и останавливало его только то, что Исаак был слишком крупным для такой меры и вполне мог застрять в сифоне на пути вниз. А в худшем случае, пожалуй, проложить себе путь наружу с помощью своего крепкого клюва и устроить наводнение в доме, где жил Бекстрём.

Финка предложила свернуть Исааку шею собственными руками, но Бекстрём отверг ее идею и взамен отправился в зоомагазин, чтобы серьезно поговорить с мошенником-продавцом, впихнувшим ему это стихийное бедствие. Даже предложил барыге выкупить Исаака по сильно заниженной цене. Без успеха, однако, поскольку резко упал спрос на подержанных попугаев.

– Надо подождать до лета, – констатировал продавец и с сожалением пожал худыми плечами. – Когда людям надо забирать с собой детей и уезжать в отпуск, наступает определенный бум в продаже подержанных экземпляров отряда попугаев длиннохвостых, – объяснил он.

«До лета, – подумал Бекстрём и покачал головой. – До лета я, возможно, умру». Исаак ведь оказался не только полным свинтусом, но также крикуном и уже через неделю нарушил сон Бек-стрёма, хотя тот делал все точно так, как ему сказал его собственный эксперт по попугаям. Выключал свет в комнате и закрывал клетку плотным одеялом, чтобы даже Исаак мог понять, что наступила ночь и самое время оказаться в объятиях птичьего аналога Морфея, и, прежде всего, держать клюв на замке, пока не настанет утро и не придет время снять одеяло в преддверие нового дня.

Но все это словно не касалось Исаака. Он мог когда заблагорассудится, и чаще всего во время самого сладкого сна, разбудить Бекстрёма своим хриплым голосом, который как ножом разрезал тишину ночи и лишал комиссара душевного покоя.

«И что, черт возьми, мне делать?» – размышлял Бекстрём, который к концу их совместного существования тратил большую часть своего свободного ото сна времени, придумывая, как ему приемлемым способом избавиться от маленького мучителя.

О том, чтобы просто продать его через Интернет за одну крону, естественно, не могло быть и речи после того, как Утка Карлссон заглянула к нему домой и чуть не лишила жизни самого Бек-стрёма и его суперсалями. Исаак ведь был не только грязнулей и крикуном, но также необычайно коварным сплетником. Он мог стать неистощимым запасом горючего для злых языков, стоило ему открыть клюв у нового хозяина или хозяйки, которые могли прекрасно представлять, в чьих руках он побывал ранее. Бек-стрём покрывался холодным потом при одной мысли о том, какие слухи могли поползти, если Исаак попадет к новому владельцу. Также обстояло дело с альтернативой отдать его ветеринару для умерщвления, поскольку тогда доктору и всем другим хозяевам и хозяйкам в приемной пришлось бы слушать последние слова болтливой птицы.

Идея достать своего старого друга Зигге и просто стрельнуть попугаю в башку тоже не годилась. Еще хуже выглядел предложенный финкой вариант, сводившийся к тому, чтобы задушить этого идиота.

«Он просто опасен для жизни», – подумал Бекстрём, который чуть не лишился пальца, когда попытался сунуть ему земляной орех и почесать шею в первый день их знакомства.

Бекстрём ломал голову над этим делом целую неделю, пока его сосед, малыш Эдвин, не решил проблему за него. Пусть ему было всего десять лет и он выглядел как очковая змея.

После приличной порции послеобеденного сна Бекстрём настолько приободрился, что решил воспользоваться случаем и поужинать со своим знакомым репортером крупной вечерней газеты. Прошло уже более суток с тех пор, как полиция провела пресс-конференцию, и сейчас пришло время для него самого выяснить, как обстоит дело с информацией в недрах третьей власти.

Они встретились в их обычном ресторане в Остермальме, где даже такая знаменитость государственного масштаба, как Бекстрём, могла сидеть в тишине и покое, и как только немного выпили перед трапезой, знакомец Бекстрёма перешел к делу.

– Как идет расследование? – спросил он, подняв свой бокал виски со льдом. – Вы уже нашли серебристый мерс?

– Мои помощники занимаются этим вопросом, – ответил Бекстрём, ополовинил свою рюмку с русской водкой и запил все несколькими глотками холодного чешского пива.

– А ваш свидетель? – продолжил репортер. – Как дела с ним? Он указал вам того типа на фотографиях, которые вы демонстрировали ему?

– Я не знаю, о ком ты говоришь, – не выказал удивления Бекстрём. – Мы показывали фотографии массе народа.

«Он, вероятно, поболтал с нашим таксистом», – предположил комиссар.

– Я имею в виду свидетеля, видевшего, как преступник запрыгнул в «мерседес», когда покинул дом Эрикссона в Бромме, – объяснил репортер.

– Я все еще не понимаю, о ком ты говоришь, – не сдавался Бекстрём. – У нас несколько свидетелей, видевших и автомобиль, и тех, кто ехал в нем. Расскажи-ка лучше, с кем ты разговаривал. Тогда, пожалуй, я смогу помочь тебе.