– И именно они, стокгольмские коллеги, подтверждают его алиби?

– Двое из них, – широко улыбнулся Эк. – Плюс несколько тысяч других. Пожалуй, не самых обычных граждан, конечно, но несколько тысяч по крайней мере.

– Несколько тысяч других? Он что, участвовал в прямом эфире какой-то телевизионной программы на темы культуры?

– Скорее наоборот, – сказал Эк с той же широкой улыбкой. – Нет, он соревновался на турнире по боевым единоборствам в Глобене. В десять часов поднялся на ринг и в течение ближайших десяти минут был занят тем, что пинал ногами своего противника. Затем его чествовали надлежащим образом как победителя, а потом он вернулся в раздевалку для приведения себя в порядок, и тогда часы показывали уже примерно половину двенадцатого. Прежде всего, именно по этой причине, я считаю, нам стоит подождать с обнародованием фоторобота.

– Я тебя услышал, – вздохнул Бекстрём. – У кого-то есть что-то, о чем всем остальным необходимо знать? Замечательно, – сказал он, окинув взглядом собравшихся и увидев только отрицательные покачивания головой. – О’кей, тогда, возможно, у кого-то из вас есть ответы на мои прежние вопросы? – продолжил комиссар. – Как могло получиться, что сначала кто-то убивает адвоката Эрикссона примерно без четверти десять, а потом кто-то разбирается с трупом по новой и перерезает собаке горло? – Значительно более энергичное покачивание головой на сей раз, констатировал Бекстрём. – О’кей, – продолжил он. – Тогда предлагаю пуститься в свободное плавание. Расскажите мне, что происходило в тот вечер, когда адвоката Эрикссона отправили к праотцам. Твой вариант, Петер? – И Бекстрём показал на Ниеми, чтобы быстро перескочить коллег Альма, Андерссон-Трюгг и прочих инвалидов по уму, входивших в его розыскную группу.

– Свободное плавание по поводу случившегося… – Петер Ниеми еле заметно улыбнулся. – Это звучит как приятная музыка для такого как я.

– Давай, – подбодрил Бекстрём. – Расскажи нам.

– Около девяти вечера к нему приходят по крайней мере двое посетителей, которых он знал раньше. Их визит оговорен заранее, и, принимая в расчет место и время встречи, гости важны для жертвы. Я думаю, Эрикссон был не из тех, кто пускает кого угодно в свое жилище воскресным вечером. Он доверяет этим людям, и они важны для него.

– Я полностью согласен с тобой, Петер, – сказал Бекстрём, который находился в предвкушении хорошего обеда и даже не сомневался, что умные рассуждения финика вроде Ниеми улучшат ему аппетит.

– Потом начинается какая-то ерунда. И примерно через полчаса ситуация просто зашкаливает. Я не верю, что кто-то заранее планировал преступление, хотя меня, естественно, беспокоит, что мы до сих пор не нашли наш тупой предмет. Начинается какая-то чертовщина. Эрикссон пытается позвонить в службу экстренной помощи, достает свой револьвер и делает по крайней мере один выстрел в одного из своих гостей, сидевшего на диване в нескольких метрах от него. Выстрел в потолок, по моему мнению, происходит, когда гость номер два отбирает у него оружие, и в это время его забивают насмерть. Как все в деталях развивалось между звонком в центр экстренной помощи, стрельбой и избиением, которому он подвергся, я пока предпочел бы не обсуждать, но мы говорим о нескольких минутах приблизительно около без четверти десять вечера. Звонок в центр помощи ведь имел место без двадцати десять.

– Здесь есть одна загвоздка, – возразила Анника Карлссон. – Во-первых, свидетельница, которая видит хорошо тренированного типа, занятого погрузкой картонных коробок в багажник серебристого «мерседеса», во-вторых, свидетель-мужчина, наблюдавший пожилого господина, сидевшего на лестнице дома Эрикссона. Их наблюдения сделаны на пятнадцать минут раньше. Около половины десятого вечера. И это действительно беспокоит меня.

– Меня тоже, – сказал в ответ Ниеми. – Я понимаю, что ты имеешь в виду. Сначала ссора, Эрикссона убивают, потом люди забирают что-то и оставляют место преступления. Это ведь естественный ход событий, скажем так.

– Самое простое объяснение состоит в том, что наши свидетели ошиблись со временем, – предложил Стигсон. – Об этом ведь постоянно идет речь. И пусть они говорят о половине десятого, вполне возможно, тогда было без четверти десять. Ссора вспыхивает всерьез, когда гости Эрикссона собираются забрать свое барахло и удалиться. Начинается ругань, Эрикссон достает револьвер и пытается по телефону вызвать помощь. Взамен его забивают насмерть, преступники забирают вещи, за которыми пришли, и сваливают оттуда. По времени вроде бы все сходится?

– Звучит логично, – сказал Ниеми и кивнул. – То, что один из его посетителей оставался в доме, когда один или двое из них уезжают оттуда, выглядит ведь рискованным и надуманным. Тогда же, около десяти, собака Эрикссона начинает шуметь в первый раз, и это продолжается довольно долго по показаниям наших свидетелей. Мы не находим также никаких следов, указывающих на то, что кто-то находится в доме до двух часов ночи. Или потратил какое-то время, обыскивая дом, – с чего бы тогда он оставил почти миллион наличными на месте преступления, когда хватило бы вытащить несколько ящиков письменного стола, чтобы найти конверт, где лежали деньги.

– И собака Эрикссона, которая стоит и лает на лоджии, – согласилась Фелиция Петтерссон. – Как там с выстрелами, кстати? Кто-то из проходивших мимо мог услышать их?

– Нет, – ответил Петер Ниеми. – Фернандес и я проверили это дело, выстрелив несколько раз. От 22-го калибра не так много шума. Опять же ни одно из окон кабинета Эрикссона на втором этаже не выходит на улицу, поэтому туда не проникают никакие звуки.

– Но что происходит потом? Тогда ведь все становится совершенно непонятно, – констатировала Анника Карлссон. – Зачем рисковать и возвращаться на место преступления через два часа? Кроме того, набрасываться на того, кто уже мертв, и перерезать горло собаке, той самой псине, которая стояла и выла на лоджии. Для меня такие действия выглядят как чистое самоубийство.

– Они, пожалуй, что-то забыли, – предположил Фернандес. – Настолько важное, что ради него стоило рискнуть и возвратиться. И когда, несмотря на вторую попытку, опять не удается ничего найти, тот или те, о ком мы говорим, просто сходят с ума и отыгрываются на собаке и ее мертвом хозяине. Что вы думаете об этом?

Кто-то недоуменно покачал головой, другие хмыкнули, а Росита Андерссон-Трюгг подняла руку.

– Да, Росита, – сказал Бекстрём. – Тебе слово.