Все стало предельно ясным.

Она погибла, погибла окончательно и бесповоротно. Причем о подобной погибели она даже не задумывалась.

Настоящие трудности начнутся с того момента, когда ей придется снова стать Сарой Элис Кент, оставив «гардемарина Кента» в прошлом.

Прошло некоторое время, и Салли покинула гостеприимный дом мистера Харви. Возвращение домой прошло без каких-либо затруднений. Поскольку в ее сундучке все равно не имелось никакой другой одежды, кроме униформы, и у нее не было склонности облачаться во что-то другое, Салли предпочла оставаться пока Ричардом. В качестве мистера Кента ее с достаточным комфортом переправили в Англию на большом трехпалубнике вместе с другими ранеными офицерами, которые не обращали особого внимания на ее лицо, так же как и Салли старалась не замечать их отсутствующих конечностей. Далее, опять же в качестве мистера Кента, она проехала в почтовом дилижансе по размытым осенним дорогам. Как мистер Кент она знала, что делать и как себя вести.

Каждый день она размышляла, каким образом ей снова превратиться в Салли, и каждый день находила новый повод не делать этого. Ибо как участник Трафальгарской битвы она пользовалась всеобщим почетом и уважением, к ней относились как к герою. Как Ричарда ее угощали либо пивом, либо вином, в зависимости от уровня заведения, и предоставляли наилучшие комнаты. Как Ричарда ее хлопали по плечу, хвалили и благодарили и пили за ее здоровье и удачу.

Но как только Салли переступила порог родного дома, все изменилось. Или почти все.

Все здесь было так же, как и прежде. Все тем же ключом она открыла дверь, все тот же зонтик стоял у стены около входа, где она оставила его в день отъезда вместе с Ричардом. В прихожей по-прежнему пахло розами, в гостиной около камина лежали приготовленные дрова, и ее шаги отдавались гулким эхом, как в каком-нибудь заброшенном замке.

Все было так же, как и прежде. Только она изменилась.

– Мистер Мэтью? – Со стороны кухни навстречу ей ковыляла миссис Дженкинс. – Или это вы, мистер Ричард?

– Нет, миссис Дженкинс. Это я, Салли.

– Мисс Салли?.. Ох, а что с вами такое? – Миссис Дженкинс приветствовала ее неожиданное возвращение слезами скорби и отчаяния. – Мне просто больно смотреть на вас! Даже не знаю, что сказала бы на это ваша мать, храни Господь ее душу! Мы никогда себе этого не простим!

– О да, – поддержал ее подошедший муж. – То, что вы натворили, ужасно, мисс Салли, хотя я понимаю, почему вы так сделали. Повсюду лишь и говорят об этом жутком сражении. Надеюсь только, что ваш отец и братья оценят это по достоинству.

– Не переживайте, все не так уж и страшно. Многие в тот день потеряли жизни. Мне, я считаю, повезло, раз уж я отделалась лишь некоторым ущербом своей внешности.

Но миссис Дженкинс, столько времени скрывавшая ее исчезновение, не переставала плакать.

– Мы ведь никому не говорили, никто ничего не знает… Да вы и раньше не стремились выставить себя в лучшем виде, а что теперь? Так и придется жить старой девой в отцовском доме, скрывая ото всех лицо.

Это было потрясением – услышать из уст другого о том, что у самой Салли вызывало страх. От перспективы подобного будущего по ее коже побежали даже не мурашки, а что-то вроде пауков.

– Все не столь уж и мрачно, миссис Дженкинс. Думаю, шрам не намного снижает мою ценность.

Однако в этом она не могла убедить и саму себя. И с каждым днем, глядясь в зеркало и видя на лице паутину темно-красных линий, Салли все больше уверялась в реальности обрисованной перспективы. Ее страх только усиливался. И это была новая разновидность страха, который следовал за ней через пустые комнаты, сопровождал в саду, прокрадывался в сознание среди ночи, не позволяя заснуть.

Хотя она и не слишком ему поддавалась. Салли по-прежнему просыпалась согласно графику дежурств, проспав лишь четыре часа, и оставалась на краю сна и яви, ожидая звона рынды или свистка, призывающего на вахту. Пока не вспоминала, где находится. И тогда ее вновь охватывало отчаяние.

Салли не боялась смерти, но страшилась того, что замаячило перед ней отныне – жить подобно призраку, жить в одиночестве, жить без него.