Потом, когда она снова принялась осматривать открывающуюся перед ними панораму, он встал рядом, продолжая одной рукой обнимать её за плечи. Наклонился над ограждением. Двумя этажами ниже этакою широкой полкой вперёд выступал выложенный красной плиткой балкон протяжённостью от одного угла здания до другого. Своего рода козырёк, под которым, на двенадцатом этаже, стена была задвинута внутрь основного периметра. И так на всех четырёх сторонах. Скверно, перепад высоты всего лишь в два этажа – это вовсе не то, на что он рассчитывал. Он повернулся к парапету спиной, обвёл крышу взглядом.

Это был квадрат размером сто пятьдесят на сто пятьдесят, обнесённый кирпичным бортиком, который сверху был выложен белою каменной парапетной плиткой шириною в один фут. Точно такой же стенкой была огорожена вентиляционная шахта, квадратное отверстие, футов тридцать величиной, в центре крыши. Слева от неё на железных опорах стоял громадный резервуар с запасом воды. Справа – вздыбилась вышка КБРИ, чёрнеющая на фоне неба решётчатая конструкция, похожая на уменьшенную копию Эйфелевой башни. Прямо перед его глазами, может быть, чуть левее, торчал лестничный тамбур со скошенным верхом. За вентшахтой, ближе к северной стороне здания, возвышалась объёмистая прямоугольная надстройка, внутри которой помещались приводные механизмы лифтов. Вся крыша была утыкана всякого рода вентиляционными трубами и вытяжками, торчавшими из гудрона, словно волноломы из чёрной глади морской.

Оставив Дороти любоваться видом кампуса, он прошёл к ограждению вентшахты, склонился над ним. Стены её будто бы сходились ко дну, к совсем крошечной площадке четырнадцатью этажами ниже, по углам забитой мусорными баками и деревянными ящиками. Заглядевшись на секунду на это зрелище, он подобрал валявшийся у его ног на липком гудроне крыши обесцвеченный дождями спичечный коробок. Протянул руку с ним вперёд, за ограждение, а затем разжал ее – наблюдая, как падающий в шахту коробок кружится в воздухе, кружится, и, в конце концов, становится невидимым. Ещё раз посмотрел на стены шахты. Три из них были с окнами; четвёртая, та, что напротив – за нею наверняка располагались шахты лифтов – была сплошной, окон не имела. Вот это то, что нужно. Южная сторона шахты. Как раз рядом с лестницей. Он хлопнул рукой по белому гребню парапета, задумчиво поджав губы. Бортик, пожалуй, выше, чем он, было, подумал.

Сзади приблизилась Дороти, взяла его за руку.

– Так тихо, – заметила она.

Он прислушался. Сперва ему показалось, что их окружает абсолютная тишина, но потом, сами собой, до него начали доходить различные звуки: рокот лифтовых моторов, гул тросов на ветру, поддерживающих вышку, попискивание ступицы медленно вращающегося вентилятора.

Они медленно побрели прочь. Он повёл её вокруг шахты, надстройки лифтовых механизмов. Шагая рядом, она отчищала ладошкой его пиджак от пыли, в которой он вывозился, упираясь плечом в дверь. Добравшись до бортика на северной стороне крыши, они увидели реку; в ней отражалось небо, и она была по-настоящему голубой; такой же голубой, какими реки рисуют на картах.

– У тебя сигарета найдётся? – спросила она.

Он сунул руку в карман и нащупал там пачку «Честерфилда», но не стал её оттуда доставать.

– Нет, я забыл. А у тебя есть?

– Где-то они у меня закопаны. – Она начала рыться в своей сумочке, отодвигая в сторону золотую пудреницу и бирюзовый носовой платок, и в конце концов извлекла оттуда мятую пачку «Херберт Тарейтонс». Они взяли по одной. Он зажёг сигареты, и она положила пачку обратно в сумочку.

– Дорри, я кое-что хочу тебе сказать, – будто совсем не слыша его, она струями выпускала дым вверх, к небу, – кое-что о пилюлях.

Гримаса неудовольствия передёрнула её мгновенно побледневшее лицо. Она поперхнулась.

– Что?

– Это хорошо, что они не подействовали, – сказал он с улыбкой. – В самом деле, здорово.

Она уставилась на него непонимающе:

– В самом деле?

– Ну да. Когда я позвонил тебе вчера, я хотел тебя отговорить, но ты их уже приняла. – Ну же, думал он, давай, колись. Очисть свою совесть. Угрызения, должно быть, уже замучили тебя.

Её голос дрожал, когда она заговорила:

– Да? Но почему… отчего ты передумал?