Издавая истошное «ииии-а», поочередно разрядились минометы. Длинные росчерки трасс вращающихся снарядов промчались по небу, завершая свой путь на территории, окруженной буферными заграждениями. Почти сорокакилограммовые снаряды, соприкасаясь с деревянными строениями и землей, вызывали страшные разрушения.

Поневоле подавшись вперед, все трое немцев затаили дыхание. Даже официант, на время забыв о своих прямых обязанностях, развернулся в сторону творящегося действа. Мы же с Настей, будто окаменев, застыли на своих местах. Мне никогда не доводилось быть под обстрелом, однако того, что я видел собственными глазами, вполне хватало, чтобы понять – происходило нечто ужасное.

По своей разрушительной способности падающие мины были, наверное, вполне сопоставимы с авиабомбами. Дома просаживались, раскалывались на части. Тряпье, сено, фрагменты досок и целые бревна взлетали в воздух. Дыбилась, разбрасываясь жирной черно-зеленой крупой, земля.

Сразу несколько попаданий превратили здание клуба, занимаемое Тереховым и его людьми, в руины. Треснув, сползла крыша со стропил. Вывалился фрагмент стены. Повылетали окна, кое-где вместе с рамами, превратилось в осколки крепкое и красивое крыльцо.

Постепенно вся территория, подвергавшаяся обстрелу, тонула в дыму. Занимались пожарами отдельные строения – язычки пламени проникали даже сквозь мутную завесь поднятой пыли.

– Завораживает! – Толстяк, так и не притронувшийся к еде, опустил бинокль с выражением легкого разочарования на лице. – Прекрасное зрелище… По крайней мере отсюда. – Плоско пошутив, немец заржал.

– Вам бы следовало увидеть его изнутри. Наверняка там все гораздо интереснее! – обратившись к толстяку, громко сказал я.

Немец удивленно посмотрел на меня, перевел взгляд на Книппеля. Второй гражданский, нахмурившись, тоже посмотрел на хозяина здешней земли.

– Очень не сдержан на язык, – Книппель, улыбнувшись, виновато развел руками, – но ценный экземпляр. Единственное ценное, что было в этом отряде, господа.

– А она? – Толстяк указал пальцем на Настю.

– Игры взрослых мужчин. Что может понимать в них девчонка, герр Элроуз. Ей следует жить дальше и забыть, как кошмарный сон, все то, что с ней приключилось. Может быть, пансионат…

– Содержание… – понимающе отозвался толстяк.

– Верно, – как-то нехорошо, масляно улыбнулся Книппель, – может, и содержание. Я пока не решил.

– Возможно, решу я… – Немец, скользнув взглядом по Насте, поставил точку в разговоре. На мои слова никто из фашистов не ответил. Судя по всему, общаться с недочеловеком было для них ниже собственного достоинства. А вот обсуждать в моем присутствии судьбу девочки, руку которой я сейчас крепко держал, – запросто.

И я не мог сказать, что им нравится унижать меня или они делают это намеренно. Нет. Для них это было абсолютно нормально. Укладывалось в рамки.

Хорошо, что Настена не понимала немецкий. Поэтому весь наш короткий разговор она простояла на одном месте, всматриваясь в то, что происходило в Лебедях. Лицо ее, будто окаменевшее, было как-то ненормально красиво. Словно лик идеальной, мраморной скульптуры, по щекам которой ползли слезы. Проследив за ее взглядом, я увидел полуразрушенные, горящие дома той части деревни, которую занимали разведчики. Небольшие колонны бойцов в зеленоватой форме – те самые казаки. Они скапливались на улочках, за временными укреплениями, собираясь войти на территорию Терехова для окончательного решения вопроса. Зачистки.

Раздавались команды. Лязгали орудия, ревели грузовики, цепляющие минометы. Перемещались, выслушивая команды, отряды. Царила суета, наверное, свойственная быстрому наступлению. Однако мне это более напоминало бестолковые приготовления к похоронам.

Я оглянулся на уставленный блюдами стол, за который уселись немцы. Тогда это – поминки. Очень похоже.

В крики, ругань и шум моторов вдруг вплелся какой-то иной звук. Совершенно неожиданный, которому здесь было явно не место. Завертев головой, я постарался определить, откуда он исходит. Похожая на камень Настя повернулась, обжигая меня безразличным, каким-то мертвым взглядом. Посмотрела в ту же сторону, что и я, – за край холма. Странное дело, но, кроме нас, никто ничего не замечал. Немцы лениво трепались за столом, охрана пялилась в сторону Лебедей. И лишь я один чувствовал, как громко колотится у меня сердце, буквально подступая к горлу. Что-то должно было произойти.