Х и р у р г. Протянула бы неделю-другую… Девочка училась дома, в постели, ходили педагоги. Одна у родителей, живут где-то в глубинке.

С е р а ф и м а. Они уже знают?

Х и р у р г. Мать… Со слезами молила, чтобы непременно я. Только я! Другим не доверяет. Какие тут другие? Сейчас подкараулила в вестибюле, бросилась с кулаками. (Содрогаясь). «Говорили, ты бог… Убийца, мясник! Проклятый мясник!..»

С е р а ф и м а. Но ведь это все не так. (Кладет руку на его плечо). Успокойся, прошу тебя.

Х и р у р г. Для нее — все так.

С е р а ф и м а. За что же казнить себя? Ты и в самом деле не бог.

Х и р у р г. Девочка эта у меня не первая. Слишком часто, Серафима, убеждаюсь, что я действительно только слабый, беспомощный человек.

С е р а ф и м а (долго и проницательно смотрит на хирурга, думает о чем-то своем). И так — после каждой неудачи?

Х и р у р г. Неудача… Каждая из них — это чья-то единственная жизнь. Сердце, остановившееся в твоих руках. Видеть это самому, слышать его последний удар!

С е р а ф и м а. Замолчи.

Х и р у р г. И чувствовать себя самонадеянным негодяем…

С е р а ф и м а. Сейчас же замолчи.

Х и р у р г. Самозванцем, знахарем!

С е р а ф и м а. Но тех, кого ты спас, кому вернул весь мир на самом его краю… и ведь гораздо больше?!

Х и р у р г. Больше, меньше! У человека только одна жизнь. Одна.

С е р а ф и м а. Если бы ты отстоял только одного — это уже оправдание собственной жизни.

Х и р у р г (встал, засунул руки в карман, нарочито грубо). Выпить у тебя есть?

С е р а ф и м а. Выпить?!

Х и р у р г. Водка. Коньяк. Вино.

С е р а ф и м а. Ничего у меня нет.