Выражение лица Гулливера стало настороженным. — Многие люди посещают службу. Тебе тоже стоит. Это пойдет тебе на пользу. Твоя мать слишком часто избегала церкви.

— Я буду посещать церковь завтра, хорошо? — сказала я, надеясь попасть в его милость. У дяди Гулливера были связи, которые могли помочь в моих поисках.

— Ирландцы по-прежнему во всем признаются тебе, не так ли? — Если бы кто-то из них был связан с исчезновением Имоджен, он бы признался Гулливеру. При мысли об этом по моему телу пробежал ледяной холодок. Мама ожидала худшего, но я все еще надеялась.

— Я дал клятву, и я не нарушу ее.

— Клятву перед Богом или перед Девани?

Выражение Гулливера ожесточилось. — Я человек Божий.

— Тогда помоги мне. Скажи мне, не признался ли тебе кто-нибудь из бандитов в чем-нибудь насчет Имоджен!

— Я связан клятвой, Эйслинн. Некоторые вещи важнее земных дел.

— Даже важнее семьи?

— Даже это, — сказал он. — Тебе лучше лечь спать. Богослужение начнется в девять.

Он встал, отпустив меня. Я поднялась со скамейки и пошла в свою комнату. Я быстро позвонила маме, когда приземлилась, и если бы не проблема с деньгами, я бы позвонила ей еще раз, просто чтобы услышать ее голос и почувствовать себя немного ближе к дому. Даже через час после того, как я погрузилась в мягкий матрас, я все еще бодрствовала. Я проспала почти весь полет, поэтому приземление в Нью-Йорке и нахождение здесь с дядей Гулливером теперь казалось сюрреалистичным. Сон, от которого я хотела как можно скорее проснуться, надеюсь, до того, как он превратится в кошмар.

Дядя Гулливер разбудил меня слишком рано, чтобы я приготовилась к богослужению. Я надела единственное красивое платье, которое взяла с собой, — белое летнее платье с пуговицами спереди. Оно доходило мне до колен, а рукава касались локтей — вполне подходящее для церкви. По словам мамы, в нем я выглядела как хорошая католическая школьница. Я также взяла подходящий белый кардиган, но сегодня должна была быть сильная жара, что, очевидно, не редкость для начала сентября.

Церковь была еще пуста, когда Гулливер завел меня внутрь за двадцать минут до начала службы. Он исчез в передней, чтобы все подготовить. Я дрожала от холода. День должен был быть жарким, около 32 градусов по Цельсию, но комфортное тепло снаружи еще не проникло внутрь нефа.

Я решила сесть на одну из последних скамей, главным образом для того, чтобы иметь хороший обзор на прихожан. Опустившись на холодную скамью, я сложила руки на коленях. Я ходила в церковь каждое воскресенье, всегда одна, потому что ни маме, ни Имоджен не нравилась католическая церковь. Это успокаивало бушующий внутри меня поток. Я находила большое утешение в мысли, что кто-то присматривает за мной, особенно когда я оставалась одна дома, пока мама была на работе, а Имоджен снова убегала.

Вскоре появились первые прихожане, которые перекрестились и кивнули в мою сторону. Как и ожидалось, среди них было до смешного много широкоплечих мужчин со шрамами и татуировками, проглядывающими под их красивыми рубашками. Они осмотрели меня с ног до головы, когда проходили мимо, и выражения их лиц не подходили для церкви. Либо они были откровенно враждебны — чужакам здесь явно не рады, — либо подглядывали. Я игнорировала их внимание и делала вид, что сосредоточена на Библии, лежащей у меня на коленях — пока что-то в атмосфере не изменилось. Это было трудно объяснить, но я просто должна была посмотреть.

Гулливер по-прежнему приветствовал каждого посетителя, но его поведение изменилось — он стал покорным. До этого момента он приглашал всех войти, но теперь возвышающийся над ним мужчина заставлял моего дядю выглядеть как гость в собственной церкви, как будто Гулливер должен был спрашивать разрешения, чтобы вообще находиться здесь.

Я узнала этого человека по фотографиям в газете.

Лоркан Девани разговаривал с Гулливером с доброжелательной улыбкой, которая не достигала его осторожных, темных глаз. Это был высокий, широкий мужчина, который выглядел внушительно в своем угольном костюме, но вызвал бы такое же уважение, если бы был одет в спортивный костюм. Его цвет лица был загорелым, что соответствовало его темно-каштановым волосам. Щетина на подбородке и щеках только добавляла ему сурового шарма. Некоторые люди думали, что ирландская кровь означает рыжие волосы и веснушки, но ирландцы бывают разных форм и видов, и во многих темноволосых людях течет кельтская кровь.

Если я правильно вспомнила истории, ходившие в «Торговой арке», ему недавно исполнилось тридцать лет, и он устроил грандиозную вечеринку в честь дня рождения в одном из пабов Бронкса.