Однако на этот раз киношная лента выскочила из ловушки и начала крутиться дальше. Содержание фильма резко сменило сюжетную линию, и выдало новый, незнакомый Зарине поворот. Курт Тирнан, президент Ученического Совета, сам того не зная, изменил осточертевший и приевшийся сценарий: он предложил ей альтернативу. Никто никогда не давал Зарине выбора. Она слышала день ото дня «ты должна участвовать…», «обеспечь нам первое место…», «ты обязана постараться…», и это словно запирало ее в непроницаемую коробку, откуда нет выхода, или ставило ее в начало длинного коридора без ответвлений, по которому она была обязана идти. Ей говорили, ты обязана, должна, обязана, должна, обязана, обязана, обязана…

И вдруг: «Я в силах убрать твою кандидатуру из списка представителей…». Разве мог догадаться Барон, что тем самым он прорубил выход из ее новенькой, только что построенной коробки, что в новом нескончаемом коридоре, состоящем из сплошных стен, он создал боковую дверь. Другой вариант. Альтернатива. Выход.

Зарина откинула голову и заливисто засмеялась. Господи, да его условия — это ничто! Это такая малость, что Зарина может выполнить без труда. Быть милой с какой-то девчонкой? Да ерунда! Она может притвориться даже всепрощающим ангелом, если требуется! Она — мастер искусственный чувств.

«Барон, ты предложил мне золотые горы, а попросил за них неброский камешек с мостовой, — думала Зарина. — Не выйдет из тебя виртуоза равноценных обменов».

Хотя все-таки жаль, что Курт Тирнан не меркантилен. Если бы в его глазах плескалась так знакомая Зарине корысть, было бы намного проще его ненавидеть. А тут вдруг одним лишь поступком он так легко смел все зачатки ненависти, что впору было впадать в панику. Как же теперь поступать Зарине? Если уже нельзя относиться к парню в отточенной годами манере, потому что он уже воспринимается не с той привычной неприязненностью, как воспринимаются все остальные, то что же ей делать? Не симпатизировать же ему?!

И в самом деле, Барон являл собой фигуру столь идеально честную и гармонично построенную в ценностном качестве, что это обстоятельство сбивало Зарину с толку. Такие люди и правда существуют? Общаясь с ним и каждый раз все больше и больше убеждаясь в его странной исключительности, девочка постепенно погружалась в тревожную прострацию. Как будто она нашла живописного, но жутко мешающего ее спокойствию жука, в котором вдруг обнаружилась недюжинная феноменальность, и она в первый раз за всю жизнь остановила свою ногу на полпути, замешкавшись и не зная, почему она не может раздавить его, как делала это со всеми.

Вот взять хотя бы его гордую демонстрацию президентских полномочий без всякого там злоупотребления властью. Он, конечно, пытался выдать что-то злобно бесполезное по типу «я тут главный и все меня обязаны слушаться», но слишком уж вяло. При воспоминании о нем Зарина закатила глаза. «Барон даже давить не умеет! И кто его на этот пост назначил? Хотя Карпатов не прогадал: делегировать полномочия такому адски честному и ответственному индивиду — это ж какая гора с его покрытых жирком директорских плечиков! Тут и остается только просиживать зад в мягком кресле, пускать сопли в потолок и любоваться за стерильно белоснежным порядком в ученическом обществе».

Зарина мрачно уставилась вперед. Не очень-то знакомая улица. Домой она не торопилась. Мучить Сеть в поисках легкого заработка не было настроения, вот и пришлось по-быстрому сымпровизировать. Ага, например, изобразить восторженного туриста и потопать открывать новые городские местности. Чем не занятие на остаток дня? Может, представится случай набить какую-нибудь кокетливую морду. Было бы неплохо.

По правде сказать, на примете Эштель уже стояла парочка таких гламурных мордашек. Зарине жуть как хотелось пройтись правым кулачком (а можно и обоими сразу) по вечно улыбающемуся приветливому личику Эни Каели. «Настойчивая девка. С макушки и до пят покрыта эдакими слоистыми наростами наивности, да такими плотными, что и в упор из пулемета не прошибешь. Чистенький и нежненький Суслик, тут и в мордочку от души не плюнешь — будет, словно ангелу пинка под зад дал. Пинков на такую жалко! А Барон с его дубиной добросовестности и жаждой справедливости? Хоть бы алчностью для разнообразия обзавелся, а то гнать волну на святого уже откровенно скучно».

Зарине хотелось выть с досады. Долбаные благочестивые моськи!

До девочки донеслись неясные голоса, и в боковом ответвлении главной улицы мелькнули двое. Мужчина и женщина. Женщина кричала как ненормальная, посвящая свою бранную словесную баталию худенькому собеседнику. Обращаясь к мужчине, она вопила что-то о непонимании и неуважении. Лицо мужчины кривилось, и, похоже, он уже едва сдерживал себя, чтобы не нагрубить в ответ. Ссорящаяся семейка. Как мило. Зарина спешно прошла мимо и устремилась дальше, стараясь не слушать отменную ругань женщины, которая то и дело срывалась на визг. Через пару десятков шагов голоса стали едва различимы, будто между парочкой и Зариной поместили огромную ватную преграду.

Улочка постепенно сужалась, и, повернув за угол, Зарина невольно остановилась, с подозрением разглядывая смешение домов, нависающих над асфальтовой гладью. У самой стены ближайшего дома, с которого и начиналась эта ужасающе узкая улица, стоял золотистый «Ниссан Икс Трейл». Вот, пожалуй, данным автомобилем и ограничивалась роскошь улочки. В этой угрюмой атмосфере с устойчивым запахом старости и тревожности новенький «Ниссан» смотрелся марсианским гостем. Но Зарина модерновому автомобильчику была рада. В этой древней плоти города он служил приятным напоминанием, что на дворе не девятнадцатый век и резвые кони давно уже перестали быть объектом гордости местных богачей. Улочка пахла историей, культурным наследием. Кто-то бы сказал: «исторические памятники, древние времена, культурные ценности», а Зарине хотелось чихать. А точнее, да чиха-а-ала она на это с высокой колокольни!

Где-то вдалеке мелькнула зелень деревьев. Наверняка какой-нибудь небольшой городской парк с сонными аллеями — типа Разбитого парка — эдакая апатичная попытка приблизить городское население к живой природе. Но пока не дойдешь — не узнаешь.

Зарина шагнула на асфальтовую дорожку, покрытую мелкими паутинками трещин. Ей предстояло пройти достаточно длинный путь, а, как назло, не было ни одного предмета, на который можно было с чистой совестью попялиться. Как, скажите на милость, изображать торжественную парадную процессию, если со всех сторон тебя окружают унылые каменные домишки с обшарпанными стенами и ржавеющими трубами дождевого слива? Гнетущую обстановку подкрепляла стойкая тишина. От нее даже в ушах звенело, и на этот раз она совсем не радовала девочку. Почему не слышна ругань той недовольной друг другом парочки? Где же пресловутый городской шум? Кто бы знал, что на подобных населенных территориях еще существуют зоны затишья.

С одной стороны дома шли сплошной одинаковой картинкой, будто архитекторам было лень выдумывать стиль для каждого в отдельности, и они просто взяли и понатыкали с десяток плотно прилегающих друг к другу сооружений. Но если правая сторона коробила унылым однообразием, левая слегка выигрывала в метафорической архитектурной битве. Здесь дома отличались не только по вышине и количеством замысловатых трещинных рисунков на грязноватых стенах, но и цветовым выбором, и узорчатым оформлением окон. Возможно, по окончанию планировки строительства левой стороны улочки архитекторы окончательно растеряли воображение. Или спились. Но полноте, не будем понапрасну наговаривать на творческие умы прошлых веков. Дома стоят? Стоят. Прочно? Не валятся и ладно. А за ощущение клаустрофобии никто ответственности не несет.

Зарина прижала ледяную ладонь к своему не менее ледяному лбу. Вокруг нее бушевал холодный ветер, и она с откровенной завистью вспомнила о тепле, которое несли в себе ладони Эни. Почему в теле Зарины нет подобного тепла? Отчего кончики ее пальцев безумно холодны, а ее прикосновения похожи на морозные уколы? Часто во сне Шут прижимался всем телом к поверхности ее невидимого купола и твердил ей голосом нежным, будто шелк: «Ты студишь, психопатия, студишь, словно кусок льда».

С последней встречи их во сне прошло несколько дней. Зарина скучала без дела и мерзла на голой земле, признавая, что без общества Шута ей чуть-чуть тоскливо. Он мастерски разбавлял уныние ее Гиблого Мира-сна и развлекал невразумительными беседами, пока в реальном мире не наступало утро. Без него было скучно, а деформированные твари, изредка бьющиеся об ее убежище, представляли собой не слишком увлекательное развлечение. Шут частенько оставлял Зарину одну в тумане, предоставляя ее самой себе и ее тоскливым мыслям. Девочка знала, что это была его своеобразная встряска, своего рода мучение, с помощью которых он мог бы ослабить ее бдительность. Скука проникала в сон Зарины, ослабляя ее, а Шут ждал подходящего момента, чтобы вернуться и вновь просить девочку стать «его». Однако Зарина стойко держалась и методично посылала Шута во все более экзотичные нецензурные места. Одна беда: после ночей, когда Шут артачился и не приходил к ее куполу, поутру Зарина чувствовала головную боль острее, чем обычно, а умственная работа налаживалась еще с бо́льшим трудом. Короче, он умудрялся гадить ей, и находясь рядом, и пребывая где-то на задворках. Демоническая подлюка, одним словом.

Слева потянулась кованая ограда, за которой располагалась большая площадь пустого пространства, похожего на место для стоянки, правда ни одного автомобиля там не наблюдалось. Зарина скользнула равнодушным взглядом по ржавчине на поверхности прутьев и шагнула в сторону, намереваясь обойти стоящий на пути фонарный столб. И тут это случилось. Второй уровень обонятельного восприятия, который не активировался почти два дня, тем самым дав ей передышку, внезапно включился.

Зарина с диким воплем повалилась на асфальт. Запах гниющих яблок заполнил собой воздух, и девочке на миг показалось, что легкие перестали работать.

«Воняет так же, как в тот день в интернет-кафе Ника», — подумала Зарина, пытаясь оттолкнуться от асфальта и подняться на ноги. Мир кружился в глазах, как на безумной карусели, и девочка сердито дышала, пытаясь сфокусироваться. Вонь била бешеными потоками, словно вода из прорвавшейся трубы. Зарине стало казаться, что кто-то пихает ей в рот гнилостные яблочные куски, потому что ее жутко мутило, а скудный завтрак, который с утречка заставил ее съесть Лаус, просился наружу.