И мы с Глашкой отправились в баню, а вокруг нас подпрыгивал совершенно счастливый банник Берёза.

— Попарю, княже! — просительно вскрикивал он.

Но я строго погрозил Берёзе кулаком и захлопнул дверь перед его любопытным носом.

А потом решительно скинул одежду и осторожно расстегнул пуговицы вышитого сарафана на Глашкиной спине.

Горячие камни шипели, над ними, обдавая жаром, клубился перламутровый пар.

Глашкина глаза блестели в банном полумраке, она тихо стонала, когда я касался её разгорячённого тела.

— Да, Немой! Ещё! Ещё!

***

Божен в сопровождении Михея заявился примерно через час, когда мы, вконец обессилев, осторожно выбирались из бани.

Я остановился на крыльце, глотнул свежего воздуха и ухватился рукой за дверной косяк — так меня повело в сторону!

Охереть, Немой! Вроде, не пил, а уже пьяный!

Сытин как раз отпирал ворота.

Божен быстрым шагом вошёл во двор. На нём была длинная белая ряса, на груди висел обычный медный крест.

Скромничает святоша!

— Здорово, Немой! — кивнул он, увидев меня, и скупо улыбнулся.

— А вы куда прёте?

Сытин выталкивал на улицу монахов в чёрных рясах, которые вслед за Боженом норовили пролезть во двор.

— Жить надоело? Вас тут живо сожрут, а мне потом кости прятать!

— Подождите на улице! — махнул рукой Божен.

Монахи послушно скрылись.