– Больные тоже пьют, только в путь… Возьми хоть меня.
Увидев что-то, Меглин смеется. Находит вскрытую коробку из-под презервативов, с улыбкой демонстрирует Есене.
– Наш точно не больной, а очень даже здоровый! Любовь!..
– Ты не ответил…
Меглин кивает, дескать, знаю я. Трет бороду, дергает головой.
– У тебя… есть?
– Нет. Могу у Бергича попросить, но это в Москву надо…
– Нет, нет!.. Не надо… Подумал – вдруг есть. А выпить?
Она, криво усмехнувшись, качает головой.
– Как он их замораживает? Сидя? Ни в какой холодильник человек так не влезет. Ищи морозильные лари. Большие. Промышленные.
– Почему иностранцы?
– Так мы же. Любим их. Себя не любим. А их любим. А они нас нет. Ну скажи. Как не сжечь. За такое?
Меглин уходит вниз, к полю.
Надя устроила праздник по случаю солнечного дня. Она в солнечных очках, сидит в инвалидной коляске на одном конце площадки перед гостиницей. Она, как всегда, одета слишком тепло для летнего дня, а колени прикрыты клетчатым пледом. По площадке расставлены оранжевые дорожные конусы. На другой стороне площадки, на лавке – бутылка вина с надетым сверху пластиковым стаканчиком. Из остановившегося у гостиницы фургона выходит сначала Есеня, следом за ней конвоиры выводят Меглина в наручниках. Надя смотрит удивленно, через дужку очков.
– Ты правда вдохнула жизнь в это тихое место, подруга…
– Чем занимаешься?
– Пьяная игра.
– С кем?
– Сама с собой, как в шахматы. Не осуждай – развлекаюсь, как могу, клиентов нет.
Меглин видит бутылку.