На исходе второго года я по обыкновению спустился в хранилище и встал у окошка в ожидании положенных мне форм. Но в этот раз женские руки не появились в окне. А мне нужны были эти формы как можно скорее, и я наклонился и просунул голову в окошко и начал звать заведующую складом. И вот на мой голос вышла из подсобки девушка, и разум мой помрачился, как только я увидел её. Губы её были как створки розовой раковины, за которыми покоился жемчуг зубов, а щёки были подобны белому атласу. Глаза её сияли как чёрные звёзды, и погибель моя таилась на дне зрачков.

Прекрасна была эта девушка, прекраснее всех девушек в моём цехе. Хранительница сокровищницы Гознака сама была сокровищем, равного которому не было во всем мире.

Она заговорила со мной, и голос её был подобен прохладному ручью в жаркий полдень:

«Разве ты не знаешь, Хусрав, что никому нельзя заглядывать в хранилище? Подожди у окна, и я принесу формы. Случай задержал меня, но я уже иду к тебе».

Я повиновался и отвернул голову, но когда в окне показались руки, передающие мне форму, я бросился на колени и осыпал поцелуями пальцы прекрасной хранительницы.

«Умоляю, скажи, как тебя зовут, – вскричал я, – чтобы я мог прислать к дому твоему подарки и сватов, ибо нет в моём сердце другой девушки, и только тебя я хочу взять в жёны!»

Но девушка оттолкнула меня и ответила надменно: «Остановись, безумец, или я позвоню в охрану, чтобы тебя выбросили отсюда навсегда! Запомни, я не стану твоей женой, и нечего тебе мечтать об этом. Забирай свои формы и уходи, пока я не разгневалась окончательно!»

И я заплакал и стал просить её сжалиться над моею любовью: «Ты прекрасна и жестока, госпожа моя! Позволь мне ещё раз увидеть тебя. Я готов отдать жизнь за одну ночь наедине с тобой, за ласковый твой взгляд и за улыбку! О, не лишай меня надежды, подари сближение влюблённому!»

Но девушка осталась холодна к моим мольбам и захлопнула створки своего окна. И я вынужден был вернуться в цех, и весь день товарищи мои спрашивали, что случилось со мной, и все думали, что я болен, так печальны были мои глаза и тих голос.

С тех пор каждое утро я спускался в хранилище и говорил о своей любви, желая смягчить сердце жестокой красавицы. И каждое утро окошко оставалось закрытым, а формы, в нарушение всех правил внутреннего распорядка, лежали рядом, чтобы я мог взять их сам.

Лицо моё потемнело от слёз, ведь по ночам я не спал и плакал, и сердцу было тесно в груди, так что даже лучшие врачи не могли помочь мне.

Но вот однажды, когда я пришёл в хранилище за формами для купюр номиналом в один рубль, вместо положенной формы я нашёл там форму для печати трёхрублёвок.

Я обрадовался и закричал: «Отвори! О прекрасная, ты ошиблась, выдав мне не те формы. Так распахни же скорее своё окно, чтобы заменить формы, и тогда я снова смогу увидеть твой лик!»

Я стучал в окно и звал девушку, пока она наконец не открыла. Лицо её было ещё прекраснее, чем в первый раз, но глаза были наполнены слезами. «О Хусрав, – сказала она, – ты красивый юноша, и твоя любовь тронула меня. Но я не могу сблизиться с тобой, потому что боюсь за тебя! И я думала, что моё равнодушие скоро оттолкнёт тебя, и ты забудешь о своих мечтах, но вот уже год как ты говоришь мне слова любви, и голос твой с каждым днём всё печальнее, и мне жаль тебя, Хусрав! Прошу тебя, оставь меня, ведь ты ничего не изменишь в предначертанном и только лишь изведёшь себя и меня!» Так она сказала и, бросив мне в лицо форму рублёвой банкноты, скрылась в окне.

Но горькие слова не могли остановить меня, и я продолжил умолять девушку о свидании, надеясь лаской выведать её тайну. Наконец она согласилась и велела мне прийти на закате к железным воротам главного хранилища.

Я пошёл в магазин и купил вина и разных плодов, и сладостей, и мяса. Товарищам своим я сказал, что должен составить наряды на следующую неделю, и отпустил их. На закате я подошёл к железным воротам и стал ждать. И едва скрылось солнце и улицы осветились жёлтым светом фонарей, девушка распахнула ворота. Она приняла у меня вино и еду и накрыла для нас стол. Когда мы насытились и опьянели, она взяла гитару и спела такие стихи:

Мне её слова показались неясными, и я спросил: «О чём ты говоришь? Разве в наше время могут быть какие-то препятствия для влюблённых?»

Но она ничего мне не ответила. И мы просидели за столом всю ночь, обнимаясь, но больше девушка мне ничего не позволила, и на рассвете мы уснули одетые. А утром она тайком вывела меня из хранилища и взяла с меня слово, что я не расскажу ни товарищам, ни матери, где провёл ночь.

Но вечером моя мать напала на меня с упрёками, потому что я не ночевал дома. И она заклинала меня именем покойного отца и плакала, и причитала, пока я не рассказал ей всего. И моя матушка успокоилась и перестала плакать и пообещала, что она выведает имя девушки, похитившей моё сердце.

Утром, завязав в платок орехи, и курагу, и изюм, она пошла в отдел кадров и села там среди других посетителей. А когда дошла до неё очередь и начальница по кадрам спросила её о здоровье, матушка развязала платок и стала угощать начальницу и просила дать ей личное дело девушки, работающей в штампохранилище. Но начальница ругала её и гнала от себя, потому что личные дела сотрудников Гознака запрещено было давать посторонним лицам. И моя матушка ушла ни с чем. Но на улице её догнала помощница начальницы кадров и была ласкова с ней. Матушка дала помощнице десять рублей, и та принесла личное дело девушки. И там было сказано, что девушку зовут Джейхал и она не замужем.