«Если каждому по потребностям, – рассуждал Алинадий, – то, значит, и нам с Навием тоже? Ну, положим, по крынке крови в день. И по два-три фунта мяса… А с каждого по способностям – это как? На что я способен, а?»
Получалось, что способностей у Алинадия было немного – грызть и душить. Но, с другой стороны, ведь именно эти способности и обеспечивали его потребности! Так что всё честно. Единственное, что смущало упыря, это вечное противопоставление пролетариев (а Алинадий уже понял, что именно им уготовано светлое будущее) и кровопийц-эксплуататоров, к которым поневоле ему приходилось себя причислять.
Экзистенциальная невозможность порвать со своей природой повергала Алинадия в уныние, отвращала от пищи и плотских желаний.
– К чему всё это? К чему-у-у-у?.. – вопрошал он у луны.
– У-у-у-у-у! – вторил брату Навий, в исступлении подминая под себя очередной вяхаль с соломой, напоминавший ему сельскую учительницу.
Учительница эта приехала недавно в Мурмино на фабрику, чтобы учить грамоте ребятишек и их родителей. Тело у неё было студенистым, бесформенным, а лицо похоже на опухшую от полива жёлто-серую брюкву – видать, болела она чем-то.
Но о вкусах не спорят. Навию, например, учительница очень понравилась. Он даже стал по вечерам ходить в школу и там послушно бубнил вместе с остальными: «А – аист. Бэ – белка. Вэ – Владимир Ильич Ленин». После занятий все расходились, а упырь ещё долго отирался у крыльца, пытаясь унять бушующую в его теле страсть.
Алинадий, кстати, увлечение брата не одобрял. Известно ведь, чем это всё может закончиться – не совладает с собой упырь, снасильничает бабу да и вопьётся ей в шею смертным поцелуем. Неспроста ведь природой так установлено: упыри с упырихами должны спать, мужики с бабами. А по-иному – это против естества! Да только в таких делах умных советов никто не слушает – продолжал Навий страдать под окном учительницы, проклиная день и час, когда встретил свою зазнобу.
Так-то до весны и дотянули. И вполне себе неплохо. ГубЧК, правда, оставила мурминцев в покое, но зато земля кладбищенская стала податливее и теплее. Алинадий, в душе причислявший себя уже к убеждённым коммунистам, учил устав и откладывал деньги на будущие партийные взносы. Навий тосковал.
А когда на деревьях появилась первая листва и воздух запах зеленью, затосковала и сама учительница. Весна постучалась в её некрасивую грудь и заставила посмотреть на упыря другими глазами. Ну а что прикажете делать нестарой ещё женщине, когда под окном ежевечерне стоит и ждёт её внимания такой гайдук? Пусть и не самой романтичной наружности.
Сначала, когда учительница твёрдой рукой ухватила Навия за ворот и втянула к себе в дом, он не поверил своему счастью. А потом, когда она, скинув с себя всё, включая исподнее, повлекла его на кровать, Навий испугался. Ведь загрызи он этой ночью бедную женщину, все сразу поймут, чьих это рук дело! Точнее, клыков.
– Ну чего ты там гомозишься? Иди сюда! – властно проворковала учительница, раскидывая своё тело по простыням.
– Щас… Щас! – Навий мучительно соображал, что же теперь делать, но в голову ничего не приходило. И тут на глаза ему попалась резная деревянная ложка – подарок местного умельца. Упырь схватил ложку и, зажав её в зубах, бросился в омут страсти.
Утром учительница проснулась первой. Минут десять она лежала и ласково смотрела на храпящего Навия, потом смахнула с подушки опилки, встала и занялась своими делами.
С тех пор упырь частенько оставался после уроков. Алинадию пришлось с этим смириться. Он даже извлёк некоторые выгоды из своего почти сродственного положения и выяснил, наконец, значения непонятных слов «эксплуататор», «класс», «буржуазия» и так далее.
Новые знания подтолкнули к новым размышлениям: «Революция, как природная стихия, сносит границы, возводимые обществом и моралью. Равенство и свобода – вот наши главные завоевания. Но разве не означает это, что революция уравняла и нас с людьми? Пусть не сейчас, не сразу, но должна настать эра свободы, когда нам не нужно будет скрываться! Когда мы – я, Навий и другие – сможем выйти и открыто заявить о своих правах. И пусть с каждого из нас общество берёт по нашим способностям и даёт по потребностям. Надо будет душить – мы задушим! Надо будет грызть – загрызём! Красное знамя революции – это и наше знамя! Добьёмся мы освобожденья своею собственной рукой…»
К лету Алинадий окончательно утвердился в своей политической позиции. Однако заявлять о ней в Мурмино он не решался. Несмотря на все усилия ГубЧК, оставалось здесь ещё достаточно контры – бывшие приказчики, лавочники и прочая шушера. Бороться с ними известными методами тоже было опасно – а ну как раскроют его раньше, чем случится мировая революция, которая освободит общество от предрассудков в отношении упырей? Но и сидеть в своей сторожке, когда в груди полыхает пламя мирового пожара, Алинадий больше не мог. Тем более что великие дела вершились теперь не где-то там, за тыщу вёрст от Мурмино, в Петрограде, а в Москве, куда недавно и переехало революционное правительство.
«Я нужен революции, – говорил себе Алинадий, – я готов отдаться этой борьбе. И пусть меня там никто не ждёт. Я должен. Там повсюду затаилась контра – бывшие чиновники и жандармы, офицеры и купцы. Там моё место – на переднем краю обороны молодой Советской Республики!»
– Не поеду я, – Навий был непреклонен, – у нас тут и дом, и работа… А там-то что?
– Там – угроза революции! Мы можем её остановить! Мы должны ехать.