— Как, ты ее спас? Вот это хорошо, мой мальчик. Но как ты сам-то спасся? Какое ужасное падение!

— Но мы не падали, господин учитель.

— Не падали? Вот идиот, даже не заметил этого. Вот что значит вино!.. Вино! О! Вино, шантюргское вино! Вино «Пой-орган»… прекрасное, музыкальное винцо! Я бы с удовольствием пропустил еще стаканчик. Принеси-ка, малыш! Твое здоровье, брат! За здоровье титанов! За здоровье самого черта!

Я был верующий. Слова учителя заставили меня содрогнуться.

— Не говорите так, господин учитель! — воскликнул я. — Придите в себя! Посмотрите, где вы!

— Где я? — повторил мэтр Жан, поводя вокруг расширенными глазами, в которых вспыхивали искры безумия. — Где я? Где, ты говоришь, я нахожусь? На дне потока? Но я не вижу ни единой рыбки.

— Вы у подножия той огромной скалы Санадуар, которая нависла над нами. Здесь градом падают камни, посмотрите, вся земля ими покрыта. Уйдемте отсюда, учитель. Это опасное место.

— Скала Санадуар, — повторил учитель, пытаясь поднести ко лбу свою шляпу, которая была у него под мышкой. Скала Сонатуар[148] — да, вот твое настоящее имя. Тебя одну приветствую среди всех скал. Ты самый прекрасный в мире орган. Твои витые трубы должны издавать необыкновенные звуки, и только рука титана может заставить тебя петь. А я, разве я не титан? Да, я титан, и если какой другой гигант оспаривает мое право играть здесь, то пусть он явится. Да! Да! А мой хлыст, малыш? Где мой хлыст?

— Что случилось, учитель? — воскликнул я в ужасе. — Что вы хотите делать? Разве вы видите?..

— Да, я вижу его, я вижу его, разбойника! Чудовище! А ты разве его не видишь?

— Нет, где же?

— Черт возьми! Да он там, наверху, сидит на самом верхнем зубце знаменитой скалы Сонатуар, как ты сам говоришь!

Я ничего не говорил и ничего не видел, кроме огромного желтоватого камня, изъеденного высохшим мхом. Но галлюцинации заразительны, и галлюцинация учителя быстро овладела мною еще потому, что я боялся увидеть то, что видел он.

— Да, да, — сказал я после минуты неизъяснимого ужаса, — я его вижу, он не шевелится, он спит. Уйдем отсюда! Постойте! Нет, нет, не будем двигаться, помолчим. Сейчас я вижу, он шевелится.

— Но я хочу, чтобы он меня видел! И особенно хочу, чтоб он меня слышал! — воскликнул учитель, поднявшись в порыве энтузиазма. — Сколько он ни торчи на своем органе, я все же хочу поучить его музыке, этого варвара. Да ты слышишь; скотина? Я угощу тебя псалмом на свой лад! Ко мне, малыш! Где ты? Живо к мехам! Торопись.

— Мехи? Какие мехи? Не вижу…

— Ничего ты не видишь! Вон там, там, говорят тебе! — И он указал мне на толстый ствол деревца, торчащего из скалы немного ниже труб, то есть базальтовых призм. Известно, что эти каменные колонки часто бывают выветренными, как бы покрытыми трещинами на некотором расстоянии одна от другой. Они очень легко отделяются, если покоятся на рыхлом основании, которое осыпается под ними.

С боков скала Санадуар была покрыта травой и растениями, трясти которые было неразумно. Но эта реальная опасность меня ничуть не занимала, я был весь поглощен воображаемой опасностью — как бы не разбудить и не рассердить титана. Я наотрез отказался повиноваться. Учитель вышел из себя и, схватив меня за шиворот с нечеловеческой силой, поставил перед каким-то камнем, имевшим форму доски, который ему взбрело в голову назвать клавиатурой органа.

— Играй мое «Интроит»![149] — закричал он мне в ухо. — Играй, ты его знаешь, Я сам буду раздувать мехи, раз у тебя не хватает на это мужества!

Он бросился вперед, перебежал поросшее травой подножие скалы, добрался до деревца и стал раскачивать его сверху вниз, словно ручку мехов, крича мне: