Уж как достали иркутские подпольщики великолепное удостоверение за подписью самого колчаковского министра внутренних дел Виктора Пепеляева — не ведаю, но только ехать с ним я мог свободно чуть ли не до линии фронта.

Первым городом, где я оставил листовки, было Черемхово. Видел я здесь лишь Софью Феофановну, которая, встретив меня, укоризненно покачала головой:

— Неужели нельзя было прислать сюда кого-нибудь другого? Ведь тебя тут каждая собака в лицо знает! Ах, какая опрометчивость!..

— Ничего, Софья Феофановна, — улыбнулся я, — бог не выдаст — свинья не съест! Я ведь ненадолго…

От Поповой я узнал, как закончилась стачка горнорабочих.

Настроение забастовщиков накалилось до того, что вот-вот стачка грозила вылиться в восстание. Власти и их меньшевистско-эсеровские прихлебатели испугались — ведь неподалеку от Черемхова действовали солидные партизанские отряды Зверева и Смолина. Если бы восстание разразилось, партизаны наверняка пришли бы на помощь рабочим. А это, вне зависимости от исхода восстания, надолго вывело бы из строя позарез необходимый колчаковцам и белочехам угольный бассейн. Поэтому управляющий Иркутской губернией Яковлев вынужден был пойти на уступки рабочим: почти все их требования, в том числе и о восстановлении профсоюзов, были удовлетворены.

…Два месяца пропутешествовал я по всей Восточно-Сибирской магистрали от Иркутска до Клюквенной. Тулун и Зима, Нижнеудинск и Тайшет, Иланская и Канск — всюду подпольщики с радостью принимали из моих рук листки, пышущие жаром большевистского правдивого и сурового слова.

Так сеялись семена восстания…

Лишь на обратном пути я позволил себе заехать в Залари, где учительствовала моя жена. Она жила в селе, в трех верстах от станции, в маленькой комнате при школе. Не стану описывать нашу встречу. Я провел в Заларях несколько счастливых и, насколько возможно, безмятежных дней.

Сообщив в Иркутск о выполнении задания, я получил разрешение остаться на работе в Черемховском районе. Теперь мне удавалось наездами бывать в Заларях. Здесь я установил связи с партизанами.

Приближался декабрь. Наступил последний акт кровавого колчаковского господства. 14 ноября доблестная 27-я дивизия 5-й Красной Армии Михаила Николаевича Тухачевского вступила в столицу «Колчакии» — город Омск. Незадолго перед его падением «верховный правитель» в отчаянии говорил своим генералам: «Омск немыслимо сдать! С потерею Омска — все потеряно…»

Теперь остатки наголову разгромленной и полностью дезорганизованной колчаковской армии в панике бежали на восток. Весь путь от Омска до Иркутска был забит эшелонами с эвакуированными белогвардейскими учреждениями, чиновничеством, до смерти напуганной буржуазией. В середине этого скопища железнодорожных составов тащились поезда Колчака. Опередив колчаковцев, от Новониколаевска удирали польские, чешские и румынские легионеры. Это было какое-то беспорядочное месиво.

Победы Красной Армии на фронте и успешные боевые действия партизан в тылу вызвали полное разложение в стане белых. Во многих городах гарнизоны поднимали восстания и переходили на сторону советских войск. 14 декабря 27-я Омская дивизия освободила Новониколаевск[5].

Последним центром колчаковщины стал Иркутск, куда бежало из Омска белогвардейское правительство.

К этому времени интервенты решили окончательно отказаться от поддержки Колчака — эта карта оказалась битой. Теперь единственной заботой союзников была эвакуация застрявших в Сибири чехословацких эшелонов.

13 ноября чешское командование опубликовало в Иркутске свой меморандум, в котором оно отгораживалось от колчаковцев и творимых ими зверств. Меморандум знаменовал собою разрыв чехословацкого легиона с колчаковским командованием. Чехи заняли позицию нейтралитета. Такая позиция чехословацкого корпуса — внушительной военной силы, к тому же полностью контролировавшей железную дорогу, создавала благоприятные условия для выступления революционных масс.

Чтобы беспрепятственно вывезти свои войска к Тихому океану, чехословацкое командование отдало приказ не пропускать по железной дороге другие составы. И отступавшие белогвардейцы вынуждены были двигаться по старому Сибирскому тракту гужевым транспортом.

Песенка Колчака была спета.

В этих условиях подняли голову меньшевики и особенно эсеры. Они стали готовить в Иркутске переворот, стремясь выплыть на поверхность политической жизни на гребне народного восстания. Эсеры лелеяли мечту о создании «демократического» государства в Сибири, противопоставленного созданной волею российского пролетариата и крестьянства республике Советов.

Положение подпольных большевистских организаций в Восточной Сибири было очень сложным. Восстание, во главе которого формально встанут эсеры, могло рассчитывать на благожелательный нейтралитет, а то и на поддержку белочехов, понимавших, что эсеры единственно возможная антисоветская сила. Большевистское же восстание могло вызвать враждебное чешское выступление. С этим необходимо было считаться. Поэтому партия указала своим комитетам: накапливать вооруженные силы, не препятствовать эсеровским выступлениям против Колчака, быть готовыми брать власть в свои руки и восстанавливать Советы…