Трифонов, покосившись на волчок, нагнулся к полу.
— Покурить захотелось? — спросил я.
Но Трифонов приглушенно зашептал:
— Подожди, тут большая записка.
Меня словно ток пронизал.
— Становись мне на спину, — предложил я, — наверху светлее… Из волчка не увидят. Стрельченко пусть пока спокойно ходит. Прочтешь, потом нам перескажешь.
Так и сделали. Записку после прочтения Трифонов проглотил.
В записке было сказано:
«Петрусь, расстрел поручен Волохову. Хотят проверить его верность Колчаку. Я сегодня напою его до полусмерти. Пароли мы знаем. Охрана вся в руках Волохова. Он имеет право увести вас в контрразведку один. Если удастся — будете спасены, нет — погибнем вместе».
— Это Митава, — Стрельченко от волнения дрожал всем телом. — Это она. Отчаянно смелая!
Товарищи воспрянули духом. Но я плохо понял записку: кто придет за нами? Волохов? Тогда зачем его спаивать до полусмерти? Не Волохов? Кто же? Но чему быть, того не миновать, как говаривал в трудный час незабвенный Миша Гузаков.
Мерные шаги часового за стеной.
Вдруг снова во дворе шум и движение многих людей. Что такое? Может, контрразведка изменила свои планы и это за нами?! Охватил озноб… Чей-то глаз в волчке. Шум удаляется… А, это смена караула!..
Невероятное напряжение нервов. Уж скорей бы какой-нибудь конец! И сам одергиваю себя: «Ты не имеешь права так думать! Разве тебе все равно, какой конец?!»
Бесконечно тянутся секунды. И в то же время летят. Скоро рассвет — любимое время палачей.
— Брось маятником ходить, — тихо попросил Стрельченко.
Вдруг в волчок голос:
— Спите?
— Ждем, пока подушки принесете, — громко сказал я охраннику.
И снова зловещая тишина. Проклятая тишина перед рассветом! Мне вспоминалась вся моя жизнь, не очень долгая, но такая беспокойная — борьба, борьба и борьба во имя пролетарской революции. Что ж, если и придется сегодня умереть, — я прожил жизнь честно. Мне не в чем себя упрекнуть. А все-таки хочется пожить еще! Хочется своими руками начать складывать фундамент, а может, и стены большого дома, имя которому — социализм…