– А вы кто? Дочь?

– Нет, я… я не родственница.

– Тогда, простите, нет.

– Куда вы его везете?

– В городскую больницу.

Санитар захлопнул двери. Машина отъехала и скоро исчезла из вида, только сирену еще было слышно довольно долго. Люди разошлись. Давид продиктовал полицейскому с маленьким блокнотиком домашний адрес Кона, после чего тот обратился к Еве:

– Вы были свидетельницей?

Он записал имя Евы, и она заявила, что Кон сам виноват в случившемся. В этот момент мимо с грохотом проехал грузовик. Полицейский не разобрал ее слов, и ей пришлось повторить:

– Он сам явился виновником аварии.

Полицейский поблагодарил ее и отошел к коллегам. Ева заметила, что все еще держит в руках черную шляпу.

После обеденного перерыва, во время которого, словно по тайной договоренности, никто не заговаривал о несчастном случае, Ева переводила поляка, который был капо в камере хранения. Старик показал, что у прибывавших в лагерь немедленно отбирали все вещи и за пять лет там скопилось множество денег, украшений, шуб, ценных бумаг. Он помнил огромное количество цифр, и хотя числа было первое, что она выучила по-польски, Еве пришлось сосредоточиться, чтобы не наделать ошибок. На время она забыла про Кона, но войдя около шести в квартиру на Бергерштрассе, положила черную шляпу в прихожей на вешалку и тут же, не снимая пальто и не включая в прихожей свет, прошла к телефону и в полумраке набрала телефон городской больницы. Ожидая соединения, она заметила на полу у двери в гостиную маленькую блестящую лужу. Пурцеля нигде не было видно, он не выбежал, как обычно, поздороваться с ней. На другом конце провода раздался приятный женский голос:

– Городская больница. Приемный покой.

Ева поинтересовалась пожилым человеком, Отто Коном из Венгрии, которого доставили днем. С ним произошел несчастный случай возле дома культуры. Как он себя чувствует? Но приветливая женщина не предоставила Еве никакой информации. Тогда Ева попросила соединить ее с детским отделением, с сестрой.

В полутемной процедурной детского отделения горела только лампа над кушеткой, которая обычно освещала маленьких пациентов. Пустая кушетка имела печальный, покинутый вид. Доктор Кюсснер и Аннегрета жарко спорили. Оба были возбуждены, но говорили шепотом, чтобы их никто не услышал в коридоре.

– Я не понимаю тебя, Аннегрета. Это такая редкая возможность.

Жена Кюсснера с обоими детьми внезапно на две ночи отправилась к родственникам, а Аннегрета тем не менее отказывалась от свидания.

– Не хочу.

– Необязательно же у меня дома. Хотя, если ко мне зайдет медицинская сестра кое-что обсудить, что в этом такого?

Аннегрета, скрестив руки на груди, прислонилась к шкафу, на котором стояли огромные весы с неумолимой стрелкой и холодной металлической чашей – неподкупный инструмент ухода за младенцами.

– Просто не хочу, Хартмут, подстраивать свою жизнь под вашу. Мы договорились на следующий четверг. До этого я не поступаю в твое распоряжение.