Отто Кон, выпрямившись, стоял у свидетельской трибуны, чуть опираясь на стол тремя пальцами правой руки. Благодаря высокой черной шляпе с узкими полями он казался выше своего роста. Свидетель отказался снять ее. На нем, как разглядела Ева, были все те же тонкие кожаные ботинки на босу ногу и потрепанное пальто. Борода Кона напомнила ей елку, которую отец со Штефаном после Крещения отнесли на чердак, чтобы весной сжечь во дворе. «Он как будто не мылся с тех пор, как я подошла к нему на рождественской ярмарке, – подумала Ева. – Хоть бы побрился». Еве стало чуть ли не стыдно за неаккуратный вид этого совсем чужого ей человека. Ей не пришло в голову, что Отто Кон хотел, чтобы его не только слышали и видели, нет, виновные на скамье подсудимых должны были еще почувствовать его запах.

Кон громко заговорил по-немецки – с сильным акцентом, но вполне понятно. Он сам настоял на этом, хотя презирал язык, как и все немецкое. «Чтобы те, там, меня услышали». Говорил он быстро, будто горный ручей бежал по камням. Фройляйн Шенке и еще две стенографистки едва успевали строчить на маленьких щелкающих стенографических машинках. Отто Кон сообщил, что как еврей румынского города Херманштадт он вместе с женой и тремя маленькими дочерьми был депортирован в сентябре сорок четвертого года.

– Мы прибыли, вышли на платформу, там была толпа людей, она двигалась вперед. Я был с женой и тремя детьми – дочерьми – и сказал им: «Главное, чтобы мы остались вместе. Все будет нормально». Едва я успел это сказать, как между нами вклинился солдат: «Мужчины направо, женщины налево!» Нас разделили. Я не успел обнять жену. Она крикнула мне: «Иди сюда, поцелуй нас!» Может быть, женским инстинктом она чувствовала, какая нам грозит опасность. Я подбежал к ним, поцеловал жену, девочек. Тут меня опять оттеснили на другую сторону, и мы двинулись. Параллельно, но врозь. Между рельсами. Между двумя поездами.

Вдруг я услышал: «Врачи и аптекари сюда». И я встал, куда велели. Из Херманштадта было тридцать восемь врачей и несколько аптекарей. К нам тут же подошли два офицера. Один, высокий, красивый, моложавый человек, дружелюбно спросил: «Где господа учились? Вы, например. Вы?» Я сказал: «В Вене», другой: «Во Вроцлаве» и так далее. Второго офицера мы сразу узнали и стали перешептываться: «Это ведь аптекарь». Мы, врачи, часто его видели. Он был представителем фармацевтической фирмы. Я сказал ему: «Господин аптекарь, у меня двое близнецов, за ними нужен особый уход. Пожалуйста, я буду делать все, что вам угодно, только позвольте мне не разлучаться с семьей». Тогда он переспросил: «Близнецы?» – «Да». – «Где они?» Я показал: «Вон они идут». – «Позовите их», – сказал он мне. Я громко позвал по имени жену и детей. Они услышали и подошли к нам. Аптекарь взял за руку моих двух дочерей и отвел к другому доктору. И, стоя у того за спиной, он мне говорит: «Ну, скажите ему». Я сказал: «Господин капитан, у меня двое близнецов». Я хотел продолжить, но тот врач сказал: «Потом, сейчас у меня нет времени», – и, махнув рукой, отослал меня. Аптекарь сказал: «Ну, тогда возвращайтесь в свою колонну». Жена с детьми пошли своей дорогой. Я начал плакать, и аптекарь сказал мне по-венгерски: «Ne sírjon, не плачьте. Их просто ведут на помывку. Через час увидитесь». Я вернулся к своей группе. Больше я их не видел.

Аптекарь, это был подсудимый номер семнадцать, вон тот. В черных очках. Тогда я был ему даже благодарен. Я думал, он хочет сделать мне что-то хорошее. Только потом я узнал, что это значило передать тому врачу близнецов для экспериментов. Я нашел объяснение и тому, почему врач не заинтересовался моими девочками. Они были разнояйцевые, совсем не похожи. Такие разные. Одна была нежная, а другая…

Председатель резко перебил свидетеля:

– Господин свидетель, вы уверены, что узнаете в подсудимом номер семнадцать аптекаря, с которым говорили на платформе?

Вместо ответа Отто Кон полез в карман пальто, порывшись, достал две фотографии и, подойдя к судейскому столу, молча положил их перед председателем. Тот дал знак служителю, ответственному за эпископ. Служитель с серьезным видом взял фотографии, включил эпископ, торжественно положил первый снимок на стекло и подкрутил объектив. Все в зале увидели на белом экране сильно увеличенное изображение. Ева мельком уже видела эту фотографию – в открытом чемодане в маленьком номере пансиона. Теперь она могла как следует ее рассмотреть. На снимке была изображена семья в саду – обычный день в жизни.

За окном прозвонил школьный звонок. Окна в зале стояли открытыми, но на школьном дворе за домом культуры по-прежнему было тихо. Зимние каникулы. Штефана вчера посадили в поезд и отправили к бабушке в Гамбург – с увещеваниями и запасами еды, которых хватило бы на пять поездок.

Глядя на снимок, Отто Кон вспоминал, как старшая дочь, Мириам, не хотела фотографироваться. Они с женой принялись уговаривать ее и в конце концов подкупили шоколадом с орехами. На фотографии было видно, что у нее набиты щеки. Она сжала губы и выдавила смешную улыбку. Кон решил, что он правильно все продумал.

Председатель повернулся к скамье подсудимых.

– Подсудимый, вам знакома эта семья?

– Нет.

Аптекарь развернул газету и стал читать, как будто все происходящее его не касалось. Служитель поместил в эпископ вторую фотографию. Даже до наведения резкости можно было узнать подсудимого номер семнадцать в том же самом саду. А уж после того как служитель навел резкость, все увидели Отто Кона и подсудимого номер семнадцать в свете заходящего, судя по всему, солнца. После хорошего разговора за бокалом хорошего вина. Рядом.

– Подсудимый, вы узнаете фотографию? Вы признаете, что знакомы со свидетелем? Снимите ваши солнечные очки.

Аптекарь неохотно снял очки и, как бы равнодушно пожав плечами, наклонился к адвокату. Они пошептались. Ева видела, что Братец Кролик растерян. Наконец защитник встал.

– Мой подзащитный не имеет ничего сказать.

Тогда встал светловолосый. Он зачитал подготовленное постановление об аресте.

– Показания свидетеля недвусмысленны. Участие подсудимого в селекциях на платформе доказано…

Ева видела, что листы бумаги в его руке дрожат. Давид тоже заметил это и обернулся на Еву. Они обменялись одинаково напряженным взглядом.